365 сказок
Шрифт:
— Так и вы, должно быть, цепляетесь за рамки?
— Вероятно, — мне пришлось пожать плечами. — Хоть сколько во мне человека я уже запутался.
И снова комната погрузилась в молчание. Мой гость размышлял, мне же вспомнился иной разговор с существом, которое если внешне и походило на человека, по сути никогда им не являлось.
— Один мой знакомец, — начал я, и гость повернулся ко мне, внимательно слушая, — утверждал, что в веере миров существует такая реальность, где можно отыскать чувства любого человеческого существа, но только в виде предметов. Наверняка
— Значит, мой путь имеет вполне определённую цель, — радостно объявил гость. — Раз уж такая реальность существует, мне стоит как можно скорее отправляться, чтобы обнаружить дверь в неё.
— Вероятно, это так, — кивнул я.
— Благодарю вас, — он внезапно поднялся. — Теперь мне точно пора.
Дверь открылась тут же, и минуту спустя я собирал чашки и заварник на поднос, потому что пить чай в одиночестве мне не хотелось.
Я не знал, был ли прав мой знакомый. Он о многом рассказывал, но далеко не всё можно было проверить. Да и его природа сама по себе позволяла ему скрывать и утаивать столько, что некоторые истории становились ложью. Однако подарить надежду я мог и хотел.
Интересно, каким предметом стала бы эта самая надежда?
Я мыл посуду и, глядя на то, как льётся вода, едва заметно улыбался, стараясь подобрать наиболее подходящий символ, некую вещь, что отразила бы весь сегодняшний вечер. Но, наверное, я не являлся человеком настолько, чтобы суметь отыскать ответ, потому что у меня этого так и не получилось.
========== 172. Крошка красоты ==========
Впервые оказавшись в мире, где каждая высказанная мысль внезапно обретает хрупкое тельце, я некоторое время хранил молчание, обрёк себя на тишину, обеспокоившись тем, какими могут оказаться эти самые мысли. Какую форму они получат, соприкоснувшись с животворящим воздухом этой причудливой реальности?
И первое же наугад брошенное слово внезапно оказалось бабочкой.
Нежное создание взмахнуло крылышками, затрепетало под ветром и поднялось с ладони. Сделав надо мной круг, оно исчезло в темнеющем небе, не оставив после себя следа и заставив сомневаться, что вообще существовало.
В душе осталось неясное и даже немного тревожное ощущение, среднее между потерей и обретением опыта. По сути, каждая потеря это и приобретение чего-то нового в том числе. И вот, я утратил мысль, она улетела от меня, и я почти забыл, о чём именно она была.
И снова стоял в молчании.
Признаться, это оказалось немного болезненно, слегка горчило на губах, и чтобы хоть капельку отвлечься, я двинулся вдоль пустынной гряды, где сухая трава шелестела под ветром, напоминая об уснувшем океане.
Реальность эта была холодной, насквозь пропитанной ощущением приближающейся зимы, словно навечно застыла на грани, когда ноябрь должен смениться декабрём. Обычно я любил этот промежуточный миг, но здесь отчаянно хотелось быстрее прожить его, подтолкнуть маятник вселенских часов, что точно замер, не позволяя одному времени года потеснить другое.
Когда я спустился в долину, очень узкую, запертую
Она, эта бабочка, была искрой совершенного творчества, мыслеобразом, который если и принадлежал мне, то только частично. Я должен был отправить его кому-то другому. Так порой высказанная вслух строчка совсем в других устах обретает рифму и ритм.
Запрокинув голову, я всмотрелся в белёсое небо, и снежные хлопья садились на мои ресницы, мешая видеть. Хотелось, чтобы моя бабочка всё-таки вернулась, чтобы она показалась меж танцующего снегопада, как проблеск лета, надежда на будущее тепло.
Конечно, однажды возникшие чудеса вовсе не обязаны прилетать к тем, у кого они обрели жизнь. И то чувство, тесно сплетённое с мыслью-бабочкой, тоже исчезло, утратилось, вытекло с тающими на коже снежинками.
Стемнело, и я продолжил путь, лишь украдкой поглядывая на потемневшее, чернильное небо, всё так же роняющее снежные хлопья на уснувшие холмы. Впереди мне мерещилась дверь, очертания её ткались из многочисленных снежинок, а потом рассыпались, клубясь позёмкой. Стало ещё холоднее.
В какой-то момент я остановился, потому что тишина вокруг стала абсолютно нестерпимой, давящей, требующей разорвать себя звуком.
Тогда я высказал ещё одну мысль, на этот раз хорошо её запомнив. Я сравнил выгнувшийся небосвод с шатром, и пусть в этом не было ничего нового, бабочка всё же появилась, взмахнула в леденящем воздухе крыльями. Удивительно, но она не казалась лишней среди белых хлопьев, хотя кто и когда видел бабочек зимой?
Воспарив, снова закружившись, бабочка канула в чернильную лужу небес. И такое сравнение было много точнее, чем первое и избитое. Я усмехнулся, похоже, в этом мире я стал бы творцом бабочек, если бы только мне хотелось говорить больше.
Снегопад почти перестал.
Долина привела меня к реке, чёрные воды были слишком спокойными и безмолвно ловили снежинки. Мне даже представилось, что на самом деле небосвод — эта же самая река, и она приняла в себя весь снегопад, который сама и породила. Будто бы поток являлся Уроборос этого мира и сам себя начинал, сам себя заканчивая.
Где-то в холодном и тёмном его нутре прятались мои бабочки, тщетно ожидая, что кто-то найдёт их. Стоя на берегу, я едва не пожалел, что вообще отпустил их здесь.
***
Когда рядом со мной вспыхнул фонарь, я даже вздрогнул, не ожидав, что окажусь тут не один. Мягкий золотистый свет вычертил спокойное лицо — передо мной стояла девушка, убрав волосы в широкий капюшон.
— Твои бабочки были очень красивыми, — сказала она. Над нами взвилась хрустальная стрекоза, тут же исчезнув во мраке.
— Ты их видела, удивительно, — улыбнулся я. — Казалось, они навсегда пропали.
— Я вижу всех, кто тут есть, я — душа, — она поставила фонарь у своих ног, и луч зазолотил образовавшийся снежный ковёр. — А ты, странник, отчего ещё не ушёл?