8 марта, зараза!
Шрифт:
Всё сделано за меня. Мои желания не в счёт. Мои интересы побоку.
Ох, хоть бы мама скорее в себя пришла. Забрала бы меня из этого фарса. Зажили бы с ней вдвоём. Папу бы назад не приняли. Нет-нет. Даже на коленях будет просить — не прощать! Я так решила и маму смогу убедить. Если Асхадову нужна свадьба — пусть, поженимся и быстро разведёмся.
На плечо мне ложится узкая жилистая ладонь:
— Не убивайтесь так, Алла Альбертовна. Просто Гектор Леонидович давно один живёт. Не умеет с людьми взаимодействовать. Особенно, с девушками. Да ещё — такими красивыми.
Людмила Васильевна утешает меня. Дружески пожимает плечо. Только разве мне легче? С прислугой обо мне говорит тепло, меня же лично — сечёт холодом. Называет вещью. Заявляет, что мои чувства ему не интересны.
— Спасибо, Людмила Васильевна за поддержку, — улыбаюсь я, пожимая ей руку.
— Как не поддержать, — говорит она, — у меня дочка — ваших лет. Замуж после школы выскочила, забеременела почти сразу. Выходила по такой любви — все соседи завидовали. Мы на пятом этаже жили, так зять на каждую ступеньку — от входа в подъезд до порога нашей квартиры по розе клал. Она к нему по розам шла. Я на свадьбу кредит брала, чтобы всё самое лучшее у дочки — и платье, и ресторан. И что в итоге? У неё ребёнок маленький, крохотная двушка, муж работает по шабашкам, а больше дома на диване. Постоянные скандалы. Пьянки. Руку на неё поднимать начал. Эх, — машет рукой. — А Гектор Леонидович хоть человек и жёсткий, но вы с ним будете как за каменной стеной.
Ага, в тюрьме, хочу добавить я, но молчу. Прислуга всегда будет на стороне хозяина. Не стоит настраивать против себя.
— Я пойду, — произношу глухо. — Гектор велел переодеться.
Проговариваю это — и сама понимаю, как звучит. Велел! Будто мой хозяин.
— Вам помочь? — неожиданно предлагает Людмила Васильевна. — С переодеванием. Моя Ниночка всегда советуется со мной.
— Буду благодарна, — киваю я.
Всё-таки наряжаться одной — довольно скучно.
Чисто девчоночье занятие отвлекает от глупых мыслей. Мы выбираем лёгкое шифоновое платьице с коричневым принтом, коротенький пиджак и туфли на каблуке. В этом наряде я выгляжу взрослее, стильной и не-мной.
Людмила Васильевна усаживает меня на пуф перед зеркалом, чтобы подправить причёску. Хвастается тем, что в своё время училась на парикмахера. Пока она возится с волосами, беру телефон и ищу информацию об этом Филиппе Крубье. Со странички на меня смотрит юный эльф с платиновыми волосами и зелёными глазами. Отец — обрусевший француз, художник, мать — русская, актриса. А сын, значит, в дизайнеры-оформители подался. Открываю его проекты — тонкость, аристократизм, стиль. Не то, что кустарщина Дининой тёти. Теперь понятно, почему Асхадов возмутился, увидев в ноутбуке её творения.
К приезду Филиппа я уже полностью готова.
Он встречает меня, как старую знакомую, обнимает, целует в щёку. В жизни он ещё красивее. Хрупкий, чуть выше меня ростом. Говорит с лёгким французским прононсом, но скорее для понтов, а не потому, что правда так разговаривает.
Мы сидим в гостиной, на том самом диване. На столике Филипп установил лэптоп и
Как-то сразу нас потянуло друг к другу, как старых друзей. Я всегда мечтала, чтобы у меня был брат. И Филипп вполне подходит на эту роль.
— Шарман! Шарман! — произносит, оглядывая меня. — Ты так похожа на его мать!
— На мать? — переспрашиваю.
— Да, на Арину Сергеевну. Я её застал уже неюной и больной, но она и тогда хранила следы былой красоты.
Я вдруг понимаю, что до этого даже не интересовалась матерью Гектора. Её историей. И теперь, судорожно сглотнув, спрашиваю:
— А-Арина Сергеевна давно умерла?
— Десять лет назад, — грустно отзывается Филипп, ищет что-то в телефоне, потом показывает мне фото — с него смотрит молодая женщина. Очень красивая и печальная. Она действительно чем-то неуловимо похожа на меня.
— От чего она умерла? — спрашиваю.
— Съела металлическую мочалку, — говорит он, а самого передёргивает. И меня вместе с ним.
— Как мочалку? — переспрашиваю, холодея.
— У неё было редкое заболевание — синдром Клювера-Бюси. Он ведёт к ослаблению эмоциональных реакций, гиперсексуальности и прожорливости. Человек буквально всё подряд тянет в рот. Я знаю, потому ею занимался мой дядя. В доме Асхадова за ней не уследили, она прорвалась на кухню и съела мочалку. Умирала в жутких мучениях, пока приехала скорая — она уже рвала кровью…
Меня передёргивает, внутри всё холодеет. Филип пожимает мне руку.
— Прости, наверное, я не должен был рассказывать. Только Гек никогда не скажет. Для него мама — святая. Признать, что она перед смертью превратилась почти в животное — он до сих пор не готов. Хотя она к тому времени уже никого не узнавала из родных. А ведь до того, как болезнь начала прогрессировать, она просто обожала Гека. Они были очень близки. А потом… потом она несколько раз домогалась его. Ей без конца хотелось всё трогать, тискать, лапать…
Какой ужас! Я даже затыкаю себе рот, чтобы не закричать. А в голове уже крутится простая арифметика. Если сейчас Гектору тридцать, а мать умерла десять лет назад — значит, он на момент её смерти был моего возраста. А симптомы, стало быть, проявились ещё раньше. Возможно, поэтому Асхадов и окончил университет экстерном. Чтобы больше времени проводить с угасающей матерью.
— Это передаётся? — почти шепчу я, боясь услышать ответ.
Филипп берёт меня за руку, заглядывает в лицо с тревогой и пониманием:
— Нет, не волнуйся. У Арины Сергеевны это — посттравматическое.
Меня снова обдаёт холодом.
— Это из-за Ибрагима Асхадова? — уточняю.
Он мотает головой:
— Что ты, Ибрагим Мамедович её обожал. Пылинки сдувал. На руках носил. Лучших специалистов к ней приглашал. Моего дядю, в частности. Тот из Франции прилетал. Просто… в шестнадцать… её изнасиловала толпа поддонков. Она еле выжила, но оказалась беременной. Гектором как раз. Отчим Арины Сергеевны согласился её сына на себя записать и отчество своё дал. Она вроде оправилась от насилия, смогла жить дальше. И вот видишь — выстрелило.