8 марта, зараза!
Шрифт:
Я хочу, чтобы эти пальцы играли симфонию на моём теле.
Моё дыхание сбивается, тяжелеет, становится жарче.
– Расстегни блузку, — звучит новый приказ, уже мягче, интимнее, на ухо.
Гектор запускает нужный файл на скачивание.
Мои дрожащие пальцы с трудом справляются с пуговицами и петлями.
– Опусти воротник. Ниже. Вот так.
Руки перемещаются на мои плечи, осторожно сжимая их.
Горячие губы скользят по шее к ключице.
Мысли превращаются в кисель, я кусаю губы, чтобы не стонать.
– Твои родинки, — шепчет Гектор, — они тешат
Боги! Знал бы ты, что во мне тешит твой низкий севший голос!
Компьютер тихо пиликает, сообщая, что скачивание завершено.
Гектор перекидывает волосы мне на плечо, обнажая затылок. Щекочет его горячим дыханием.
У меня потоп в трусиках, я хочу потереться о кресло, хочу стонать, просить… Но мне нельзя. Я обещала полное подчинение.
Он стаскивает с меня блузу и проходится поцелуями вдоль позвоночника.
Потом отрывается, захлопывает крышку ноутбука и, как ни в чём не бывало, произносит:
— Готово, Аллочка. Можешь идти.
— Что? — не сразу вникаю я: всё ещё плавлюсь, теку, жду продолжения.
Гектор лишь хмыкает, вновь складывая руки на груди:
— Твой файл скачался. Можешь идти. А мне надо работать.
Нееет, хочется кричать мне. Ты не можешь так со мной?
Но он может.
— Алла, помнишь условие — полное подчинение.
Киваю.
— Будь добра, освободи мой кабинет.
— Вот такое у меня счастье, мама, — шепчу роднульке, смахивая слёзы. — Это другим — романтика, цветы, ужины при свечах, страстные признания. А я… я его игрушка, мам. Он то манит, то отталкивает… Его душа — потёмки. Он старше меня на десять лет. Опытнее на целую жизнь. Он умеет тонко играть. Я не могу подобрать код, никак не найду шифр от его сердца. Мама, ты же знаешь, у меня всегда было туго с математикой. А он — та ещё головоломка. Не по зубам мне. Кто я для него, мам? Вещь? Игрушка? Нужна ли ему? Но зачем?… Мама, как мне страшно! Приходи в себя скорее. Осенью у нас свадьба. Хочу, чтобы ты была рядом, мам. Ведь мы хотим собрать только самых близких. А ближе тебя у меня никого нет…
В этот раз Асхадов сам приглашает меня в кабинет. Предлагает усесться на стул. Сегодня никаких фривольностей — он собран, сосредоточен и строг.
— Алла, ты должна знать. В счёт долга твоего отца Ржавый взял с меня обещание построить новое здание для приюта, в котором мы с ним были. Старенькое уже никуда не годится. Новое будет с просторными чистыми спальнями, большой столовой, бассейном, спортзалом.
Моргаю глазами — всё-таки мой отец оставлял в лиге ставок сумасшедшие деньги. Вон, на современный корпус приюта хватает.
— Но это ещё не всё, — Асхадов устало потирает переносицу. — Твой отец задолжал не только Ржавому. Задолжал много. Для того чтобы заплатить всё, мне придётся вывести часть активов из бизнеса, а я этого сделать не могу. Это будет слишком серьёзный удар по уже работающим схемам.
— Что же делать? — сникаю я.
Мне всегда казалось, что Асхадова денег — куры не клюют. Не думала, откуда он их берёт. У меня в голове начинает лихорадочно крутиться — откуда
— Большую часть долга я погасить всё-таки смогу без существенного вреда для бизнеса, — признаётся Асхадов, — но остаётся ещё солидная сумма. Поэтому придётся продать вашу квартиру.
— Как? — подпрыгиваю я. — А куда вернётся мама, когда очнётся.
— К сожалению, Алла, даже если твоя мама придёт в себя — она на всю жизнь останется инвалидом. Ей нужен будет специальный уход. Поэтому мы отправим её в лучший интернат. Я уже нашёл соответствующее учреждение. Там она будет получать высококвалифицированную помощь.
Я открываю рот, возразить на эту железную и бессердечную логику, но он вскидывает ладонь и морщится:
– Нет, Алла, и слушать не хочу. Я так решил. Поверь, мне хватает проблем. А и ты не готова к тому, чтобы взять на себя заботу об инвалиде. Не возражай. Тут не до игр в человеколюбие. Алла, ты сама быстро сломаешься и начнёшь ныть. А заодно — винить себя, разрушая личность. Так что это — лучший вариант. К тому же, я впрягся в аудит к очень серьёзным людям, у которых твой отец был партнёром. Мои услуги стоят дорого, поэтому как раз покроют нужную сумму. Но только вот, — он открывает большущий чемодан, который лежит перед ним на столе (в детективах бандиты в таких перевозят кучу денег) и начинает выкладывать на стол кипы бумаг, — это всё мне нужно проработать за три месяца. Твой папаша, надо отдать ему должное, умел создавать просто виртуозные денежные махинации. И теперь я должен всё это за ним разгрести. Выяснить, кого и насколько именно он надул. Поверь, у меня не будет ни времени, ни возможности вносить твои истерики, или причитания твоей матери. — Смотрит на меня холодно и недовольно, как на причину всех своих бед, и добавляет: — Ни желания. Поэтому твоя мама поедет в интернат… А ты — не вздумай дурить. И не забывай, что осенью наша свадьба…
Недослушиваю, убегаю в слезах.
— Мама, я продала тебя. Предала. Отец был прав, я иуда, стерва. Я отвратительная дочь. Мамочка, мне нечего ему противопоставить. Теперь у нас и квартиры нет. Я не могу даже уйти от него. Да и он не отпустит. Мы должники его. По гроб жизни должники, мама. Только платить придётся счастьем. Жить без любви, без тепла, без надежды, мамочка…
Рыдаю. Чувствую, как на плечо ложится рука.
Это доктор.
— Алла Альбертовна, вам пора, — мягко говорит этот невысокий полноватый мужчина. — Римме Израилевне нужно на перевязку. Приходите завтра.
Киваю, размазываю слёзы, поднимаюсь с кровати.
– Есть улучшения?
Доктор качает головой.
– Не так быстро, Алла Альбертовна. Авария была слишком серьёзной. Чудо, что ваша мать вообще выжила.
И я почти радуюсь этому известию. Ведь если мама останется тут, в больнице, значит, есть возможность уговорить Гектора не отправлять её в интернат. Почему-то мне кажется, у меня получится. Я даже придумала — как.
Домой возвращаюсь с твёрдым намерением и чётким планом.