8 марта, зараза!

Белая Яся

Маме с Верой купил маленький домик с садиком — они так пожелали. Я была рада за маму — она обрела своё странное счастье.

А я в новой квартире принялась учиться быть образцовой женой. Научилась готовить, чтобы ждать мужа с работы с горячим ужином. И хотя по хозяйству мне помогала клининговая компания, я старалась во всё вникать и даже поддерживать чистоту, создавать уют с помощью мелких милых безделушек. Некоторые из них научилась делать сама — декупаж, кракелюр…

Но счастье в нашем мирке так и не поселилось. Гектор словно ещё сильнее заморозился, отстранился,

ушёл в работу — у него была куча новых проектов. Я же проходила преддипломную в муниципальном музее, училась и надеялась. Несмотря на то, что секс у нас превратился в механический процесс — я каждый раз внутренне сжималась, когда Гектор ко мне прикасался. Поэтому мы обычно… скучно выполняли супружеский долг и всё. Нет, иногда бывало, что в нём просыпалось что-то, и у нас снова случалась феерия в постели. Очень редко, но всё же. Но и этого мне хватало, чтобы цепляться. Надеяться.

Именно такая — надеждная — ночь была у нас и в канун Дня Святого Валентина. Мы выпили немного шампанского, Гектор завалил меня романтичными подарками, а потом унёс в спальню и любил до утра. Так, будто прощался.

А утром я проснулась одна в постели.

Гектора не было.

Его телефон не отвечал.

И вот теперь — такой оригинальный способ появиться.

— Гектор, — зову мужа. Я не могла ошибиться.

Чувствую, как прогибается матрас под тяжестью большого тела. Блудный муж ложится рядом со мной, обнимает, целует в висок.

— Гектор, сними повязку и освободи меня!

Не знаю, откуда прорезается приказной тон. Может быть, на меня так действует Международный женский день. Ведь он связан с тем, что женщины начали бороться за свои права. За право выбора. В том числе — и как провести вечер.

Гектор неожиданно подчиняется — сначала освобождает руки, потом — снимает повязку и…будто пелену с моих глаз.

Я смотрю на него и ровным счётом ничего не чувствую.

Рядом со мной совершенно чужой и чуждый мне человек.

Гектор сегодня одет непривычно — в толстовке и джинсах. Такая одежда делает его моложе. Он и так отлично выглядит для своих тридцати двух. Мои ровесники из универа кажутся обрюзгшими стариками рядом со стройным подтянутым Гектором. А в этой простой одежде он и вовсе — мальчишка. И вот что странно — сейчас он словно без брони, без панциря. Предельно открытый, почти милый и очень уязвимый.

И что странно — растерянный. Он пытается улыбнуться и говорит:

— Привет, любимая, я скучал.

— Да неужели? — язвлю, он пропускает сарказм мимо ушей, выходит из комнаты, но скоро возвращается с красивущим букетом, коробкой конфет и медвежонком Тэдди.

В букете — моя любимая белая сирень. В марте. Это же очень дорого.

— Это тебе. С праздником.

Он складывает подарки рядом со мной, но меня — не трогает. Смотрит на реакцию.

А её нет. Глухо. Ушло время, когда я ждала его знаков внимания.

— Не стоило тратиться, — говорю устало.

Сирень дурманит чудесным запахом. Я знаю, как Гектор выбирает букеты — лично, обнюхав и общупав каждый цветок, вынеся мозг флористу.

— Это

же для тебя, — пожимает плечами Гектор. — Ты всё равно дороже.

Мне на хрен не нужны твои признания.

А мне — твои. Поздно. Но цветы жалко. Встаю с кровати, беру вазу — она в этой спальне ещё, наверное, со свадьбы осталась, иду в ванну, набираю в воду, ставлю букет.

Красивый, роскошный, стильный.

Такой приятно получить.

Гектор наблюдает за мной, ничего не предпринимая.

Молчит.

Меня давит молчание.

Поворачиваюсь к нему, смотрю прямо в глаза. В его сейчас — нет льда. Взгляд тёплый, лучистый, открытый.

— Гектор, — шепчу я, — отпусти меня. Пожалуйста.

Он вздрагивает, будто пробуждается, тянет ко мне руку, но я отшатываюсь. Его рука безвольно подает.

— Ты ведь свободна, — удивлённо произносит он.

Качаю головой:

— Совсем отпусти, — и, прикрывая глаза, чтобы не растерять смелость, добавляю: — Давай разведёмся.

Мы нечасто ходили куда-то вместе — я не любитель, ему всегда некогда. Но если попадали на какие-нибудь вечеринки, Гектор всегда…давал мне свободу. Позволял флиртовать с другими мужчинами. А у самого в глазах пылал адский огонь ревности. Однажды я спросила: «Почему ты так делаешь?», он ответил: «Может, так ты встретишь кого-то. Если встретишь и захочешь уйти — скажи». Я пообещала тогда.

И теперь он смотрит на меня словно с пониманием.

— У тебя другой мужчина?

— Нет, господи, нет! — мотаю головой. Горько иронизирую: — Мне и тебя одного — выше крыши.

— Тогда почему? — смотрит недоумённо.

Такой красивый сейчас, совсем юный, непонимающий.

— Я устала от эмоциональных качелей. От нашей недосемейной жизни. Мы — слишком разные. У нас нет точек соприкосновения.

Гектор всё-таки сграбастывает меня в охапку, наклоняется, прячет лицо в волосах.

— Любимая моя, единственная, качелей больше не будет, обещаю.

— Я не верю тебе, — бормочу, пытаясь оттолкнуть. — Ты даже не извинился передо мной ни разу за то, что творил.

Он вдруг напрягается, деревенеет. Дыханье вырывается судорожно, взвивает мне волосы.

— Алла, — наконец глухо произносит он, — за то, что я сделал, не извиняются. — Отвожу в сторону повлажневший взгляд, но он ловит моё лицо, поворачивает к себе и смотрит мне прямо в глаза — а мне кажется: подносит душу на раскрытых ладонях. И говорит: — За это убивают. Медленно и мучительно. Чтобы мразь как следует покорчилась перед смертью.

Я просто сжимаюсь вся, по телу пробегают мурашки — такая неприкрытая ненависть к себе. И я понимаю — он сам себя не простил и не простит никогда.

— Гектор, — глотаю слёзы, — почему, почему ты так поступил со мной? Зачем так жестоко? Я ведь любила тебя. Сильно любила.

Он судорожно вздыхает, тянет меня к кровати, усаживает, садится рядом, берёт мою руку, осыпает поцелуями каждый пальчик:

— Именно потому, что любила.

— Не понимаю, — признаюсь честно.

— Я хотел, чтобы ты меня ненавидела.