8 марта, зараза!
Шрифт:
Понимаю, что спала в обнимку с медведем. Отбрасываю его, как нечто отравленное. Подарки Гектора не могут греть, только убивать. А я хочу, в конце концов, начать жить, пока не умерла внутри окончательно. Пока не промерзла до недр души.
Едва привожу себя в порядок, раздаётся звонок.
Вера.
Колет дурное предчувствие, но зеленую трубку всё-таки тяну вверх по сенсорному экрану.
— Здравствуйте, Вера Ивановна, — отвечаю бодро. — С праздничком! Маму там за меня поцелуйте. Я уже собираюсь к вам. Сейчас за тортиком и шампанским
В ответ слышится всхлип. Вера плачет? Эта гром-баба?
— Аллочка, детка, поторопись. Риммочка отходит!
— Ч-что значит — отходит?! — спрашиваю, спросонья не соображая о чём речь, но руки начинают дрожать.
— Помирает она, — тонкий бабий вой, — перепили мы вчера. Восьмое марта, зараза! Отметили! А сегодня, вот, опохмеляться стали и…
— Скорую вызывайте, что вы! — рявкаю на неё.
— Не приедут они, — завывает. — Уже знают наш адрес. Последний раз приезжали, сказали, чтоб больше не глотка. Нельзя Риммочке. Но праздник же вчера. Мы по граммульке…
— Вера! — кричу я. — Что хотите делайте, но маму вытаскивайте. Иначе я вас засажу! Надолго!
Сама поражаюсь — откуда такая грозная? Наверное, вчерашнее ощущение свободы ещё бурлит в жилах.
Отбиваю трубку, падаю на постель. Меня колотит всю.
Недаром маму с папой вчера видела. Это он нас обеих зовёт. Потому что смерть мамы я точно не перенесу.
Мне страшно. Настолько страшно, что я набираю чудовище. Своего палача. Единственного, кто может помочь.
Я надежно усвоила его урок — никогда не звонила больше без крайней необходимости. Не отвлекала по пустякам. Но сейчас ведь не пустяк…
— Гектор… — выдыхаю, когда он снимает трубку.
— Алла, что случилось? — голос полон тревоги.
— Мама… — держать телефон в дрожащей руке сложно, и зубы стучат. — Звонила Вера… Маме плохо… Гектор, мне страшно.
— Алла, — строго приказывает он, — успокойся. Я скоро буду. Жди. Не дури и сама ничего не предпринимай. Услышала меня?
— Да.
— Уже еду.
Я действительно слышу, как он снимает с сигнализации машину.
Спешно одеваюсь, кидаю в рюкзак всё, что нахожу из лекарств. Сама не знаю, зачем. Просто надо чем-то заняться, пока жду.
Гектор звонит в дверь. У него есть ключи, но он — звонит. Я бегу, открываю.
— Готова? — он шарит глазами по моему лицу.
Сам одет в те же толстовку и джинсы, что и вчера. Поверх — куртка, та самая, с глухим капюшоном, в которой он вчера меня поймал в подворотне. Непривычно видеть его в несвежей одежде, да и самого какого-то измятого, уставшего и словно не спавшего всю ночь.
Отвожу взгляд, киваю.
— Я в порядке.
Пытаюсь закрыть дверь, руки дрожат, ключ не попадает в скважину.
Гектор отбирает его у меня, сам запирает дверь.
— Успокойся, — говорит, отводя мне за ухо выбившуюся прядь. — Идём.
И берёт меня за руку.
Мы никогда прежде не ходили вместе вот так, держась за руки. И сейчас меня относит на два года назад, когда он был
У подъезда ждёт чёрный внедорожник, на котором меня вчера похищали.
— У тебя — новая машина? — спрашиваю, забираясь на пассажирское сидение.
— Как видишь, — сухо отвечает он.
И мне невольно думается — как мало я его знаю. Мы никогда не обсуждали что-то вместе — покупку новой машины, например. Всегда всё решал он один. За нас. Вернее, нас — никогда не было. Только я и он, живущие рядом, но в параллельных мирах. Так и не ставшие одним целым.
Недосемья.
Только вчерашнее решение было моим. И я теперь от него не отступлюсь.
Отворачиваюсь к окну, чтобы не залипать на его руки. Гектор красиво водит — уверенно, дерзко, сосредоточено. Это очень сексуально и заводит. Потому что так же уверено и дерзко, сосредотачиваясь на процессе, он занимается сексом. Ну…раньше… когда у нас был горячий секс. Когда это не превратилось у нас в тупой механический процесс. Когда он ещё не убил меня.
О чём я думаю? У меня мама умирает!
Их с Верой домик — в ближнем пригороде. Уютный, старинный, полутораэтажный. С романтичной мансардой и балкончиком. Перед домом — садик. Мама вроде бы увлекалась цветоводством. В прошлом году у неё было просто жилище цветочной феи.
Увы, несмотря на лучших реабилитологов, на передовую терапию, мама так и не встала на ноги. Состояние, конечно, улучшилось, но ходить по-прежнему не может. Зато научилась ловко управляться с креслом. Гектор отвозил его каким-то спецам, и те сделали так, что мама может опускаться на колени и возиться на своих клумбах. Вера всегда помогает ей.
А ещё мама пьёт. Деятельная, кипучая, всегда чем-то занятая, она теперь считает себя обузой. И Вера потакает её слабости.
Едва Гектор паркуется у аккуратного зелёного забора, я выскакиваю и несусь к калитке.
Он широко шагает сзади.
Маму застаём в беседке. Она полулежит на полу, хрипит, вращает глазами. Рядом мечется Вера. Вокруг валяются початые бутылки, на столике — нехитрая закусь.
Какого чёрта они в беседке? Март в этом году нереально холодный! Под ногами чавкает слякоть. Сечёт ледяная морось. Вот-вот снова повалит мокрый снег.
— Что вы стоите? — гаркает на неё Гектор, как он умеет, и та вытягивается по струнке. — Несите её в дом. Живо!
Вера подхватывает маму, которая начинает задыхаться, и идёт к дому.
Меня колотит, я бегу следом, как собачонка.
Гектор достаёт телефон и кому-то звонит.
Доктора из клиники Завадского приезжают быстро. Куда быстрее обычной скорой.
Пока они возятся с мамой под наблюдением Гектора, я спешно пытаюсь навести порядок. Две женщины — пусть одна из них и почти немощная — превратили уютный домик в свинарник.