8 марта, зараза!
Шрифт:
— Зачем? — удивляюсь я.
— Того, кого ненавидишь, не больно терять. Когда знаешь, что ненавидим, проще уходить.
— Что это значит?
— Это значит мою идиотскую философию. Я так хотел защитить тебя от боли, если я погибну. Чтобы ты не скорбела по мне.
— И поэтому предпочёл меня разрушить?
— Алла, я идиот. Кретин. Тварь, не заслуживающая права жить. Но живу. Потому что меня всё это время берегла твоя упрямая любовь, моя девочка, — он осторожно, будто спрашивая разрешения, целует в уголок губ. — Любовь, которой я
Я отодвигаюсь, выдёргиваю свою руку, мотаю головой:
— Нет, Гектор, поздно. Я больше не хочу никаких нас. Хочу случиться сама. Собрать себя по кусочкам. Научиться жить, смеяться, радоваться.
— Алла, пожалуйста, — умоляет он. — Я не буду ждать твоих ответных чувств. Ты уже любила меня в одиночку — хватит. Теперь позволь любить мне. Просто позволь.
— Нет, Гектор, неужели ты не понимаешь? Наши отношения ненормальные, токсичные, тупиковые.
— Алла, но я не могу без тебя. Ты нужна мне, как воздух.
У него дрожат пальцы, зрачки расширены, в глазах — застыл ужас. Вспоминаю, как мама рассказывала про отца, когда тот хотел играть — его вот так же трясло и ломало.
— Ты ведёшь себя, как псих. Как игроман.
Он кивает:
— Это потому, что я болен тобою. Одержим. Ты — моё наваждение. — Он вновь берёт мою руку, прижимает к груди, где бешено колотится сердце. — Я влюбился в тебя, когда тебе было пятнадцать. Ты тогда зачем-то пришла к своему отцу на работу, а я — занёс документы к нему в кабинет. Увидел тебя и пропал. Ты была так похожа на мою маму, а я не знал никого красивее и светлее. Когда твой отец привёл тебя… продавать, я страшно разозлился. Потому что к твоим ногам надо класть мир, а тебя — как корову на ярмарку…
Отнимаю свою руку, встаю, собираюсь с духом.
Мне очень сложно, когда он такой — совсем домашний, жутко одинокий, с душой нараспашку.
Когда смотрит так, будто от меня и впрямь зависит — жить ему или умереть.
— Ты опоздал, — говорю наконец, стараясь, чтобы голос не дрожал, — с любовью. С признаниями. Мне больше ничего от тебя не нужно. Ты мне не нужен. И если у тебя действительно есть ко мне чувства, как ты говоришь, то позволь мне уйти. Навсегда.
Не смотрю на него, не хочу видеть, как его — такого большого, сильного, непробиваемого — трясёт в немой истерике. Плакать он не умеет. Боль выплескивать тоже. Но обычно трудно понять, что ему больно. А сейчас… Сейчас, наверное, невыносимо. Больнее, чем можно выдержать.
Но… он сам виноват. Сам всё сломал. Я не должна жалеть его теперь. Он не жалел меня.
Гектор словно считывает мои мысли. Запускает пальцы в волосы и начинает говорить — горячечно, торопясь:
— Я сжигал мосты. Не должен был вернуться… в ту ночь… но выжил… твоя любовь спасла… Ты любила меня вопреки…ненависти… надеялась… я понимаю… Но… позволь… позволь завоевать тебя… положить мир к твоим ногам…
— Ты не понимаешь, — мотаю головой. — Мне не нужен
Он рвано вздыхает, сжимает кулаки и спрашивает:
— Ты точно решила?
— Точно.
— Хорошо, — он подминается. — Давай, отвезу тебя.
— Не надо, я вызову такси.
Ищу телефон. Рюкзачок нахожу рядом с кроватью. Набираю номер таксопарка, заказываю машину.
Гектор прячет руки в карманы джинсов — никак не может унять дрожь. Понимает, что мне неприятно это видеть.
— Я пришлю адвоката, — говорит он сухо, отстранённо, превращаясь в прежнего знакомого мне Гектора, ледяного и с душой, застёгнутой на все пуговицы, — обсудите нюансы.
— Никаких нюансов. Мне ничего не надо.
— Алла, прекрати игры в благородство! — резко произносит он. — Квартира оформлена на твоё имя. Она останется у тебя и после развода. И не дури — незачем скитаться по съёмным. И деньги буду переводить на карточку каждый месяц. Это — моё решение. Не хочешь — не трать. Но запретить мне не можешь. Таковы мои условия.
Киваю.
— Ладно.
Сейчас мне не до споров. Слишком устала.
Раздаётся звонок — диспетчер сообщает, что машина прибыла.
— Цветы забери. И игрушку, — глухо говорит Гектор.
Забираю.
В конце концов, у меня сегодня праздник, и я заслужила.
Иду к двери.
А за спиной с задушенным стоном сползает по стене Гектор.
Не оглядываюсь.
И почти горжусь собой.
Сегодня я отстояла своё право — право не прощать.
3(1)
В квартире первым делом ставлю в воду цветы. Медвежонка кидаю на кровать. Из-за чего она приобретает милый девчоночий вид.
Плетусь в ванну, становлюсь под упругие струи. Пытаюсь понять, что у меня внутри. Но там — пусто аж воет. Выстыла, опустошена. Не знаю, как жить дальше. Но подумаю об этом завтра. Сегодня — заставляю себя заснуть. Однако мысли упрямо перескакивают на недавний разговор.
Я предложила развестись, и он отпустил. Или?..
Делал мне больно, чтобы уберечь от ещё большей боли? Странная философия. Я много читаю. В одной книге встречалась фраза: «Иногда надо убить, чтобы спасти». Смерть как спасение. Но ведь я не просила меня спасать. И если бы мне выпала тоска по любимому и вдовство — я бы выбрала их.
А он и жив остался, и меня убил. Кому лучше?
В таких раздумьях всё-таки засыпаю. Снится, как мы с папой и мамой ездили к дальним родственникам в деревню. Там огромный луг и море цветов — белых, жёлтых, голубых. Я бегала, гоняла бабочек, смеялась. Мне было так хорошо. Тепло-тепло. Мама ловила меня, обнимала и кружила. А папа фотографировал нас… Мы были так безоблачно счастливы.
Просыпаюсь с улыбкой на устах. Сегодня девятое марта. Нужно съездить, навестить маму, поздравить. И лучше с утра. После обеда придут девчонки из клининговой компании, помогут навести порядок.