А небо по-прежнему голубое
Шрифт:
— Верно, — кивнула приятельница, слегка улыбнувшись. — Быстро же ты меня нашла.
— А это, значит, миссис Уизли? — спросила Гермиона, уже зная, что её предположение верно.
— Именно.
— А это — её родители, мистер и миссис Прюэтт… И…
— Да. Фабиан и Гидеон. — Голос Чарити дрогнул. — А вот этот мужчина…
— Твой отец, — догадалась девочка.
— Это было в августе, перед нашим седьмым курсом. Отец нехотя согласился сняться для фотокарточки, его уговорили мистер и миссис Прюэтт. В тот день он даже не пил. Наверное, поэтому я так запомнила эту дату. Двадцать второе августа.
Гермиона провела кончиками пальцев по веселым улыбающимся волшебникам, из которых пятеро сейчас уже
— Даже не верится, что в живых остались только мы с Молли. И всё равно друг для друга как мертвецы. Жизнь — странная и сложная штука, да, детка?
Следующие фотографии — их было немного — охватывали все школьные курсы. Везде — одни и те же лица: Молли, Чарити и братья Прюэтты — запечатлённые в летние дни сразу после сдачи экзаменов. Весёлые, светлые, счастливые лица не знающих о грядущих событиях людей.
— А эта карточка особенно мне дорога, — пробормотала Чарити, достав последнюю оставшуюся колдографию.
На ней танцевали какой-то простой деревенский танец парень и девушка, в которых, если присмотреться, можно было узнать Чарити и одного из братьев Прюэтт. Оба казались безумно счастливыми и беспрестанно улыбались, рядом можно было разглядеть неясные силуэты зрителей.
— Это был деревенский карнавал в Чепстоу. Мы ездили туда вчетвером, без родителей, чтобы отдохнуть и как следует повеселиться. К нам тогда присоединился Артур Уизли, и Молли весь вечер только с ним и танцевала. А моим кавалером вызвался быть Фабиан. Мы танцевали до самого утра, я стёрла все ноги… — Чарити мечтательно улыбнулась, глядя на танцующую пару. — Он прекрасно танцевал, а я узнала об этом только в тот вечер.
— Ты любила его? — проницательно заметила Гермиона.
Да и разве нельзя не догадаться? У Чарити голос менялся, едва она упоминала о Фабиане, улыбка становилась печально-нежной, взгляд — совершенно иным. Волшебница обернулась к Гермионе, явно не решаясь что-либо произнести вслух.
— Знаешь, детка, я никогда не позволяла себе думать о Фабиане и Гидеоне как о возможных возлюбленных. Нас всегда связывали исключительно дружеские отношения, хоть Молли и не раз подшучивала над нами и прочила меня кому-нибудь из них в жёны. Я знала все секреты мальчишек — даже сейчас не могу звать их иначе, — знала об их привязанностях, мечтах, увлечениях. Наша тройка казалась невосприимчивой к любовным связям и прочим романтическим штучкам. По крайней мере, я так полагала. Всё изменил случай. Знаешь, детка, я сама нередко удивлялась тому, как часто порой обычный случай может полностью повлиять на наше представление о человеке. Вроде бы ничего не значащая деталь, а только заметишь, осознаешь её — и картинка кардинально меняется. Так же вышло и с Фабианом. Он всегда был рядом, всегда был готов помочь, я безоговорочно ему доверяла, но считала лишь другом и полностью была уверена в том, что и он ко мне относился так же. В тот день, на дежурстве, он признался мне в том, что собирается жениться — вернее, сделать предложение одной особе, в которую он влюблён уже долгий промежуток времени. Имени он так и не назвал, хоть я и пытала его весь вечер. Сказал, что хочет сделать сюрприз и ждёт нужного момента… А момент так и не настал. Я слишком поздно поняла его неумелый намёк, слишком поздно осознала, кого он имел в виду. Слишком поздно осознала, что для меня он всегда был больше, чем «просто другом». Только когда увидела его тело рядом с телом брата, когда поняла, что навсегда их обоих потеряла. Мы могли бы быть счастливы, не будь этой войны, не будь мы оба так глупы: я — слепа, он — нерешителен…
Прерывисто вздохнув, Чарити достала одну из последних колдографий братьев Прюэтт. Это были молодые люди приятной внешности, с широкими улыбками и горящими глазами. Глядя на их лица, Чарити произнесла:
—
Последние слова Чарити звучали в ушах Гермионы, когда она засыпала, вернувшись в спальню тем же вечером, и ещё долгое время после памятного разговора. С того момента в их дружбе появилось больше доверия, теплоты, искренности. Чарити медленно оттаивала и всё чаще улыбалась открыто, а не горько или язвительно, постепенно становясь той мисс Бэрбидж, какой её полюбила Гермиона: жизнелюбивой, открытой, яркой.
А между тем учёба шла своим чередом. Хагрид, окончательно потерявший веру в себя после инцидента с Малфоем, теперь старательно избегал опасных волшебных существ, и потому весь класс должен был мучиться, ухаживая за флоббер-червями. Существ скучнее их было просто не найти, зато они никого не могли поранить, так или иначе.
Уроки прорицаний выводили Гермиону из себя. Сидя в душном, пропитанном благовониями классе и отчаянно разыскивая в узорах из чаинок зловещие предзнаменования, она то и дело ловила себя на мысли о том, что было бы неплохо отказаться от курса прорицаний. В самом деле, как оказалось, предмета бесполезнее не отыскать. Лучшая ученица Хогвартса и отличница по всем предметам не справлялась с курсом профессора Трелони, что являлось серьёзным ударом по её самолюбию. Сама Сивилла Трелони каждый раз с лёгким ехидством комментировала неправильные гадания Гермионы, громко на весь класс расписывая каждую ошибку мисс Грейнджер.
— Увы, милочка, прорицания никогда не будут осознаны вами в полной степени. Ваше сознание навсегда закрыто для вещей, находящихся за рамками понимания и разума. Вы слишком ограничены, — то и дело с притворной жалостью восклицала мадам прорицательница, и Лаванда с Парвати смотрели на однокурсницу с видом превосходства. Гермионе же остро хотелось обругать преподавателя последними словами, и это пугало её. Обычно Гермионе не составляло труда держать себя в руках. Но Сивилла Трелони с её заунывным голосом и неправдоподобными гаданиями выводила её из себя.
— Милая, это абсолютно нормально, — посмеиваясь, объясняла Чарити. — Каждый ученик через это проходит. У меня тоже были нелюбимые учителя. А Сивилла… Знаешь, она любого выведет из себя. Не задумывайся об этом.
Хоть уроки прорицаний и не нравились Гермионе, зато нумерология, магловедение, руны и другие добавочные уроки помогали девочке поверить в себя, в свои силы и с головой уйти в учёбу. Гарри в последнее время пропадал на тренировках — с началом октября приближался первый матч сезона: Гриффиндор-Слизерин, и команда работала на износ. Это был последний год капитана сборной Гриффиндора — Оливера Вуда, — и ему безумно хотелось победить в этот раз. Фред и Джордж наряду с остальными членами команды дружно костерили капитана, но, в то же время, нехотя отмечали правоту его действий и критики.
— Надеюсь, мы возьмем чёртов Кубок, и Оливер наконец-то от нас отстанет, — раздражённо буркнул Фред вечером в четверг, когда сборная вернулась после очередной тренировки.
Он и Джордж устало развалились на диване, откинув головы на его мягкую спинку. Гермиона сидела в соседнем кресле: она и Рон вместе доделывали уроки, коих у Гермионы было в два раза больше, и заодно дожидались возвращения Гарри. Он завалился в Общую гостиную вместе с командой: все ребята промокли до нитки, но, судя по улыбкам, были уверены в том, что изматывающие тренировки не напрасны.