"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).
Шрифт:
Итак, в «Осени» Пушкин сформулировал необходимое и достаточное условия создания им текста. Однако оставил открытым вопрос о том, откуда берется его содержание. Ответ на этот вопрос можно найти в «Египетских ночах» (далее — «ЕН»). Там фигурируют два поэта. Чарский, которого, как и Пушкина, вдохновение посещает время от времени, и Импровизатор — в некотором роде идеальный «истинный поэт», который способен откликаться прекрасными стихами на любую предложенную ему тему. Этого Импровизатора можно рассматривать как абстрактный образ, очищенное от всею эмпирического математическое понятие, при помощи которого Пушкин проводит мысленный эксперимент, исследует волновавшую его с некоторых пор проблему вдохновения.
И условия, в которые поставлен
И тут надо обратить внимание на одну странность: в вазе было шесть записочек, а тем оказалось пять. То есть можно допустить, что одна из них («Семейство Ченчи») была продублирована по-французски, но графически в тексте это выполнено так, что остается некоторая неопределенность, которая перекликается с другой неопределенностью: кто написал выпавшую по жребию тему? Когда Импровизатор спросил об этом, «несколь-ко дам оборотили взоры на некрасивую девушку, написавшую тему по приказанию своей матери»74. Бедная девушка молчит и чуть не плачет.
То есть мы имеем уже целых два женственных образа — «величавая красавица» (сидит во втором ряду), зачитавшая тему, и «одна некрасивая девушка», то ли написавшая ее, то ли не написавшая. Которая же из них выполняет функцию музы? Похоже, что — обе. Вообще-то обычно Пушкин говорит просто о музе, но мы уже видели, что у его музы две функции. То она выступает как необходимое условие писания стихов: способствует впадению в забьггъе, приводит «рой гостей» (ее детский прообраз — няня, беззубая и страшная в стихотворении «Сон»). То — как достаточное: дает уже творческое вдохновение, когда «пальцы просятся к перу»... Но стихи потекут только, быть может, через минуту.
Прежде чем рассмотреть этот процесс, подчеркнем: поэт вовсе не стремится анализировать и разделял» функции своей музы, но мы-то можем это сделать. В частости, можем заметить, что муза, появляющаяся из второго ряда и выбирающая тему, — это зрелая муза Пушкина на 36-м году жизни. Она является результатом (точнее — продолжением) той эволюции, которую мы разбирали в главке «Изменчивая муза». Тогда, еще не вникая особенно в функции музы, мы оставили ее на светском рауте. Отметили, правда, что Пушкин (а вслед за ним и читатель) смотрит на происходящее ее глазами. И в частности — видит Онегина. Причем не просто Онегина, но Онегина в контексте толков о нем, в контексте обсуждения тех масок («тем»), которыми герой может «щегольнуть». Из текста главы восьмой не совсем ясно: кто что говорит о Евгении, но там делается определенный вывод: «Несносно (согласитесь в том) / между людей благоразумных / Прослыть притворным чудаком, / Или печальным сумасбродом, / Иль сатаническим уродом, / Иль даже демоном моим. / Онегин (вновь займуся им), / Убив на поединке друга/ [...], Ничем заняться не умел»75. То есть Онегин все еще остается в ситуации выбора роли. Через минуту он узнает в жене «важного генерала» Татьяну и начнет играть роль влюбленного. Точнее — А.С. начнет разрабатывать эггутему (предварительно мимолетно сопоставив своего демона с Онегиным).
Собственно, ситуация здесь принципиально та же, что и в «ЕН», но дана как бы изнутри: мы наблюдаем петербургское
При желании можно, пожалуй, говорить не только о двух функциях музы, но о двух музах. Во-первых, музе необходимого условия — с ее помощью приходит и видится «рой гостей». И музе достаточного условия (или «изменчивой музе») — то, что и позволяет Пушкину, меняя стили, входить в любой коллектив (видеть мир его глазами) и быть «всемирно отзывчивым» (находить верные слова) в своих текстах. С некоторых пор эта муза наполнена социокультурным содержанием высшего света, в котором сейчас обитает Пушкин. Но это «отзывчивое» существо может дать тексту любое социокультурное наполнение — пожалуйста (возвратимся к «ЕН»): «Клеопатра и ее любовники». Тема оглашена, и вроде бы теперь Импровизатор может начать производить текст, ан нет, опять эта закавыка: «Куда ж нам плыть?..» А конкретно: «О каких любовниках здесь идет речь [...] на какую историческую черту намекает особа, избравшая эту тему...»77
Проблема заключается в том, что «особа», заявившая тему, хранит молчание. Она чужая в этом обществе. На нее смотрят неблагосклонно. Она чуть не плачет... Да и вообще, она ли написала записку? Нарочитая неопределенность, в которую Пушкин помещает эту ситуацию, объясняется тем, что эта муза ведет свое происхождение от Арины Родионовны, которая могла, конечно, вогнать ребенка в состояние забытья и наполнить его душу всяческой архетипикой, но конкретизировать ее, это — нет. Муза необходимого условия — лишь проводник явления роя видений.
Но, казалось бы, конкретизацией может заняться муза достаточного условия, «величавая красавица», носительница различных стилей и социокультурных реалий?.. Тоже — нет. По условиям мизансцены, которую выстраивает Пушкин, эта муза лишь тянет жребий, определяет антураж, стилистику — но не конкретный сюжет.
Конкретизацию сюжета вынужден взять на себя Чарский. Вот направление, в котором он предлагает плыть: «Будто бы Клеопатра назначила смерть ценой своей любви и что нашлись обожатели...» А вот это уже конкретно: «Импровизатор чувствует приближение бога...»78
В вышеизложенных формальностях выбора темы (так же, как в нарочитых неувязках этого процесса) отразилось, как в некоем сне, устройство творческой души Пушкина. Он четко сформулировал все условия ее работы на предварительном этапе, не забыл и трепет Импровизатора, возникшего на основе пушкинского поэтического «Я» (появившегося в тот момент, когда на Чарского как раз нашла дрянь вдохновения). Но что же за «тема» в конце концов избрана? Тема обмена жизни на любовь безжалостной женщины. В контексте того, что мы знаем о детстве Пушкина, эта тема означает стремление понравиться холодной насмешливой матери. Мальчик в детстве часто приносил в жертву именно матери свое еще только становящееся поэтическое «Я». И именно это жертвоприношение является содержанием стихов Импровизатора, написанных Пушкиным. В них заключена история своего рода эдипова комплекса.