"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).
Шрифт:
И кстати, 13 и 14 декабря он в два присеста написал «Графа Нулина». В этой поэме он пародировал шекспировский извод изнасилования Лукреции, приведшего в результате к изгнанию царей из Рима. Впоследствии Пушкин усиленно намекал на связь сюжета «Нового Тарквиния», как предполагалось вначале назвать «Графа Нулина», с событиями 14.12.1825 года, но, кажется, пушкинисты не очень-то вняли намекам, а зря — тут, собственно, нет никакой мистики: междуцарствие к тому времени продолжалось более трех недель, а заговор был составлен уже очень давно («кто же, кроме полиции и правительства, не знал о нем?»84 — риторически спросит Жуковского Пушкин в письме от 20.01.1826 г.). Так что в некотором смысле в «Нулине» дан пушкинский прогноз возможных действий декабристов, которых, как им показалось, поманила Россия (Наталья Павловна). Символ этих господ — одураченный граф, который сперва «в потемках бродит», а потом «дерзновенною рукой / Коснуться хочет одеяла» и наконец
Но вернемся к убийству поэта. Писать главу пятую Пушкин начал 4.01.1826 года. Считается, что к 4.09.1826 года, когда он был отвезен в Москву для решительного разговора с новым царем, были готовы 24 строфы — то есть всё, что касается «Сна Татьяны». Этот сон стоит того, чтобы его подробно истолковать...
Во-первых, ясно, что это сон Пушкина, который он, естественно, видит глазами своей музы. Видит вот что: зима (символ деревенского дискомфорта), Татьяна идет по снеговой поляне и видит перед собой бурливый поток. Это препятствие, которое Пушкину надо преодолеть, чтобы вернуться из ссылки: «как на досадную разлуку, / Татьяна ропщет на ручей»86. Пушкинская переписка с друзьями в 1826 году, собственно, и начинается с попыток узнать: «Ужели молодой наш царь не позволит удалиться куда-нибудь, где потеплее?»87
Позволит, но не сразу и — с некоторыми условиями... Потому что идет следствие по делу декабристов, и Пушкин знает про себя: «Я был в связи со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем»88. Это он пишет Вяземскому уже после того, как послал (11.05.1826 г.) Николаю Павловичу письмо, в котором объясняет, что «заслужил гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме» (имеется в виду перехваченное властями письмо с демоническим оттенком, которое он написал из Одессы поэтичному Кюхельбекеру). Теперь поэт раскаивается, обещает впредь вести себя хорошо. И просит разрешения вернуться — по состоянию здоровья89.
Раскаяние Пушкина в высшей степени искренне, именно об этом говорит сон Татьяны, который мы продолжаем толковать. Итак — преодоление препятствия, мешающего возвращению из ссылки. Вначале буквальный переход через ручей по скользкому «дрожащему гибельному мостку» — «двум жердочкам, склеенным льдиной»90. Что это за жердочки? Да надежда на два весьма проблематично связанных обстоятельства: помощь влиятельных друзей и добрую волю нового царя. И тут, кстати, на той стороне потока появляется медведь, протягивающий лапу помощи. В контексте сна медведь — это, так сказать, ипостась Онегина (едва ли не тот самый медведь, который появляется в «Цыганах» и о котором одна дама сказала, вызвав тем самым удовольствие Пушкина, что во всей этой поэме есть только один порядочный человек, да и тот медведь. В «Цыганах» медведя водит Алеко — персонаж, несомненно возникший на основе демонического «Я» Пушкина). Через несколько строк выяснится, что Онегин — кум медведя, и это лишний раз подтверждает, что эти два персонажа сна связаны (а в сновидческой логике — просто тождественны), но пока — медвежья услуга: медведь переводит Татьяну через поток и приводит (в конце концов даже приносит) к лесному шалашу, где вместо медведя появляется уже сам Онегин.
Впрочем, на пути к шалашу Пушкин видит глазами своей музы еще множество препятствий. Во-первых, медведь все-таки преследует Татьяну. То есть Пушкин боится какой-нибудь медвежьей услуги от петербургских друзей, хлопоты которых и раньше, при Александре I, приводили совсем не к тем результатам, на которые поэт рассчитывал, а тут еще следствие (и первое, о чем он в связи с ним спрашивает в письмах: как Александр Раевский?..91 С чего бы это? Почему не о других?). В общем, не смея взглянуть назад, муза бежит через лес, без дороги, преодолевая еще множество препятствий, пока не падает в снег. После этого ее уже несет медведь. Иными словами: на данном этапе муза вся в демонической власти (в творческом плане). А это означает, что в своем бытовом поведении Пушкин в этот период целиком во власти своего демонического «Я». А также — во власти внешних, не зависящих от него, но воспринимающихся на подсознательном уровне как демонические, обстоятельств. Медведь несет музу. Это ли не пророчество о том, что вскоре поэт будет доставлен к царю под конвоем?
А медведь доставляет Татьяну к наполненной всякой нечистью хижине.
Заметим, что во всяком сне всегда присутствуют, с одной стороны, фрагменты сугубо внутренней душевной жизни человека, а с другой — следы внешних впечатлений и надежд, связанных с внешними обстоятельствами. Все это перемешано, связано, влияет друг на друга, означает друг друга, деформирует — образует сновидческую символику,
Итак, медведь, выполнив свою миссию, исчез. Теперь смотрим глазами музы на происходящее внутри хижины: «Не видя тут ни капли толку, / Глядит она тихонько в щелку, / И что же видит?..»92 Множество населяющих бессознательное Пушкина разнообразных чудовищ и Онегина. Он явно верховодит ими («так, он хозяин, это ясно») и, кажется, поджидает Татьяну («в Дверь украдкою глядит»). Любопытная Таня «немного растворила дверь... Вдруг ветер дунул...»93
В связи с этим дуновением нужно вспомнить то, что мы выше говорили о вдохновении... В творческом аспекте работы музы за таким дуновением ветра (наполняющим паруса вдохновения) должен последовать выбор темы. Так и есть: каждый из «роя гостей», пирующих в душе Пушкина, впавшего в данный момент в состояние «забвения» (ведь мы толкуем его сон), стремится выйти на первый план, претендует на обладание вниманием музы: «Всё указует на нее, / И все кричат: мое! мое! /Мое! — сказал Евгений грозно, / И шайка вся сокрылась вдруг»94. Что здесь скажешь? — «вот вам тема». Через несколько страниц она будет воплощена в сцене именин Татьяны и продолжена в следующей главе в сцене дуэли...
Но еще тут, во сне Татьяны, уточняется смысл грядущего литературного конфликта: демоническое «Я» собирается овладеть музой (сюжетно эта неудавшаяся попытка будет испробована в конце романа, когда влюбленный Евгений окажется наедине с Татьяной): «Онегин тихо увлекает / Татьяну в угол и слагает / Ее на шаткую скамью» (казалось бы — «минута, и стихи свободно потекут»). Но не тут-то было: «вдруг Ольга входит, / За нею Ленский; свет блеснул»95. Несносное поэтическое «Я» со своей примитивной музой мешает демоническому творчеству. Во внутреннем аспекте это значит: уже изжитая поэтическая роль (маска юного поэта) мешает создавать по-настоящему реалистическую литературу (именно реализмом называют пушкинисты то, что начал писать Пушкин в Михайловском, хотя, как мы видели, это началось чуточку раньше). А во внешнем аспекте: тексты, созданные именно в период самозабвенного играния поэтической роли, мешают Пушкину вернуться из ссылки... С этим надо кончать: «Онегин руку замахнул, / И дико он очами бродит, / И незваных гостей бранит...»96.
Далее чуть живая муза лежа наблюдает разыгрывающуюся в душе Пушкина сцену искоренения поэтического «Я» (тут нельзя не вспомнить «Пророка», который был написан примерно в это же время): «вдруг Евгений / Хватает длинный нож, и вмиг / Повержен Ленский»97. Убийство сопровождается атмосферными явлениями, шумовыми эффектами и колебаниями почвы, от которых «Таня в ужасе проснулась», дабы сразу обратиться к Мартыну Задеке, главе халдейских мудрецов, гадателю, толкователю снов.
Так вот с этим в душе (рукопись осталась в Михайловском) и отправился Пушкин на встречу к царю. Кстати, можно допустить, что внешние события многое привнесли в этот сон. В первую очередь — в нем отразилось восстание декабристов, многие из которых были наперсниками поэтических вдохновений раннего Пушкина. И расправа с ними, которой ужаснулся поэт, приснилась Татьяне. Кроме того, в тот момент Пушкин не слишком хорошо относился к определенной части российского общества, и это отношение спроецировалось в сон, где чудовищные монстры шумят и звенят стаканами, «как на больших похоронах». Через несколько строф они появятся в немного более человеческом виде на именинах Татьяны, а через несколько глав — на ее светском приеме в Петербурге. И в обоих случаях среди них будет Онегин, но — так, сбоку припеку. А во сне он хозяин. Это не только потому, что демоническое «Я» — важнейшее действующее лицо извечного внутреннего конфликта души Пушкина. Дело также в том, что хозяином русского общества должен быть царь. Таким образом Николай Павлович появляется во сне Пушкина в виде Онегина, совершающего убийство Ленского. Очень реалистично — царь действительно расправился с поэтическими друзьями поэтической молодости Пушкина и возглавил реакцию.
В результате внутренней драмы, случившейся в 1826 году и отразившейся в сне Татьяны, Пушкин изменился. В конце главы шестой после описания могилы Ленского появляется мотив «Лет& к суровой прозе клонят, / Лет& шалунью рифму гонят»98. Разумеется, это прощание с молодостью (с пародированием собственных юношеских стихов: «Мечты, мечты! Где ваша сладость? /Где, вечная к ней рифма,младость?»99) не означает расставания с поэзией. Тем не менее заключающее весь пассаж утверждение: «С ясною душою / Пускаюсь ныне в новый путь»100, — совершенно правдиво и искренне. Так же искренни и «Стансы» (22.12.1826), обращенные к царю: «В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни»101.