"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Общение с Алексеем Вульфом, если судить по нижеприведенному пушкинскому признанию (1831 г.), было приятным и располагающим к искренности для многих его знакомых: «Он много знал, чему научиваются в университетах, между тем, как мы с вами выучивались танцовать. Разговор его был прост и важен... Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял»²¹. Вероятно, к таким предметам относились «немецкие книги» (о которых А. С. Пушкин упомянул в связи с решением Алексея «променять» их — равно как «свое пиво, свои молодые поединки» — «на польские грязи», имея в виду участие А. Н. Вульфа в польской кампании 1831 г.), а также заинтересованность бывшего дерптского студента острыми европейскими вопросами, волновавшими А. С. Пушкина в годы его ссылки.

И все же не только (а если судить по «Дневникам» А. Н. Вульфа и его переписке —

не столько) общие взгляды на политику сделали Алексея «милым приятелем» А. С. Пушкина. Шутливый, порой фривольный тон переписки поэта с автором «Дневников», многочисленность упоминаний в них (как в письмах, так и в «Дневниках») женских имен, говорит о том, что А. С. Пушкина с А. Н. Вульфом связывало дружеское соперничество за женские сердца, общие пирушки, где подобное соперничество обсуждалось, поражения и успехи в овладении вниманием столичных дам и провинциальных барышень.

Женщины, с которыми связывала А. Н. Вульфа судьба, неизменно оказывали на эту его судьбу самое непосредственное влияние.

Начало тому было положено, по всей видимости, материнской настойчивостью и волей. Даже в детстве он видел больше мягкости и ласки со стороны отца, который — по словам А. П. Керн, сохранившимся в ее дневнике — «нянчился с детьми и варивал в шлафроке варенье», в то время как мать «гоняла на корде лошадей или читала Римскую историю»²². Прасковья Александровна не терпела возражений, «была довольно холодна к своим собственным детям, была упряма и настойчива в своих мнениях, а еще более в своих распорядках, наконец, чрезвычайно самоуверенна и как нельзя больше податлива на лесть»²³. «Хотя чувство родительское прекрасно и священно, но власть родительская далеко не благотворна в большинстве случаев, — рассуждала позже А. П. Керн, хорошо знавшая П. А. Осипову. — Она (власть. — Н. П., С. Э.) направляется часто не на воспитание детей, по их способностям и влечениям, а по своим соображениям: устраивает им карьеру, не спросясь их желаний и наклонностей...»²⁴

«Я привык видеть в моей матери не что иное, как строгого и неумолимого учителя, находившего всякий мой поступок дурным и не знавшего ни одного одобрительного слова», — записал А. Н. Вульф в 1827 г.²⁵. Неожиданно осознав уже в юношеском возрасте ценностность материнской любви (которой ему самому в известном смыле недоставало, несмотря на огромное внимание к нему Прасковьи Александровны), он разразился целой филиппикой в адрес тех матерей, которые «отказываются у нас от воспитания, отдавая детей своих на произвол нянек» и лишая себя «тем самым чистейших наслаждений»²⁶. Для 22-летнего юноши, мечтающего о карьере (или, скорее, исполняющего желание матери и культивирующего в самом себе карьерные интенции), почитание заботы о детях чистейшим, наслаждением выглядит перед условным читателем «Дневников» несколько неожиданным: о том ли думать молодому дворянину, у которого вся жизнь впереди?

Меж тем, если судить по тем же «Дневникам», Прасковья Александровна не лишила себя в полной мере этого наслаждения. Именно поэтому, должно быть, о матери, имя которой не раз встречается на их страницах (и на которую, кстати сказать, Алексей был внешне похож — «лицо продолговатое, довольно умное, нос прекрасной формы»²⁷), — сын думал всегда с почтением. Именно ей, как он сам признавался, он «обязан первыми успехами в науках», а затем получением университетского диплома. Впоследствии Алексей никогда не испытывал никакого душевного сомнения в правильности поступков матери, хотя и ощущал все время зависимость от ее опеки. По закону П. А. Осипова должна была немедленно передать управление имениями и всеми семейными средствами Алексею (он был старшим, первенцем) или одному из других сыновей (у П. А. Осиповой было три сына и две дочери), едва они стали совершеннолетними²⁸. Однако она следовала давно укоренившейся в России традиции, предоставлявшей женщине право оставаться главной распорядительницей семейного имущества при взрослых детях²⁹. Поэтому в «Дневниках» А. Н. Вульфа столь часто упоминается ее имя: сын, даже удаленный от родного села Тригорского многими верстами пути, оставался зависимым от решения матерью чуть ли не всех своих жизненных вопросов, от финансовых до нравственных.

Другая женщина, часто упоминаемая на страницах «Дневников» и писем А. Н. Вульфа —

пушкинский «гений чистой красоты», названный в то же время им же в одном из писем и любопытно, что именно к А. Н. Вульфу (!), «Вавилонской блудницей»³⁰, — Анна Петровна Керн (1800 — 1879). Роман А. Н. Вульфа с А. П. Керн — своеобразный «роман в романе» его дневников со всеми присущими роману элементами: структурой (завязка — основное действие — развязка), неожиданными поворотами сюжета, интригами и т. п. Бывшая на пять лет старше А. Н. Вульфа (а в то время это была существенная разница в возрасте!) и приходившаяся ему двоюродной сестрой, А. П. Керн происходила из семьи полтавского помещика П. М. Полторацкого. В 17 лет нежная Анета (так ее звали домашние и так она сама подписывалась в письмах) была выдана отцом замуж за 52-летне-го генерала. Не один год она промаялась в браке с этим малообразованным, привыкшим лишь «к пороху и полю» человеком, периодически сбегая к своим родственникам Осиповым-Вульф в их псковское имение. Здесь, в Тригорском, 25-летняя молодая генеральша с очаровательной улыбкой и «трогательной томностью в выражении глаз»³¹ сумела увлечь сразу нескольких молодых людей, среди которых были и А. С. Пушкин, и Алексей Вульф (звавший ее в письмах «мой ангел»³²).

«Вчера мы с Алексеем проговорили 4 часа подряд. Угадайте, что нас вдруг так сблизило. Скука? Сродство чувства?» — вопрошал А. С. Пушкин сестру Алексея Анну Вульф в одном из писем (июль 1825 г.), намекая на то, что и он сам, и ее брат Алексей были одинаково покорены чуткой и чувствительной Анетой³³. В другом послании, адресованном А. С. Пушкиным самой Анне Петровне Керн, он упрашивал «утешить» его мягкостью и, одновременно, «наладить отношения с этим проклятым» мужем (с которым, кстати сказать, А. П. Керн в 1825 г. в очередной раз разъехалась и с 1826 г. начала вести свободный образ жизни³⁴). При этом поэт прямо просил свою «божественную»: «Отвечайте, умоляю вас, и ни слова об этом Алексею Вульфу...»³⁵ Он чувствовал в Вульфе удачливого соперника.

Действительно, если судить по «Дневникам» Алексея, его амурные дела с родственницей-генералыпей развивались в 1825 г. в Тригорском более чем удачно. Сам Алексей, однако, не придавал им тогда должного значения, а оценил их много позже, годы спустя. «Никого я не любил и, вероятно, не буду любить так, как ее», — признался он сам себе в 1831 г.³⁶, а в 1834-м, приехав в Тригорское, с радостью отметил, что не нашел там ничего, «кроме удовольствия обнять Анну Петровну и найти, что она меня не разлюбила...»³⁷. Видимо, в этой женщине было что-то такое, что возбуждало чувственные эмоции, и не одного А. Н. Вульфа³⁸.

Однако тогда, в 1827 г., когда Алексей оказался в столице, он — еще не испытанный жизнью и не битый ею, еще не познавший подлинного и мнимого в сердечных привязанностях — поспешил вскружить голову не только А. П. Керн, но и Софье Михайловне Дельвиг (урожденной Салтыковой) — жене пушкинского друга барона Антона Дельвига и дальней родственнице Анны Петровны³⁹. Жили Дельвиги в том же доме, где снимала в Петербурге квартиру А. П. Керн⁴⁰. «Она была очень добрая женщина, — вспоминал о Софье Дельвиг часто гостивший у них родственник, — миловидная, симпатичная, прекрасно образованная, но чрезвычайно вспыльчивая, так что делала такие сцены своему мужу, что их можно было выносить только при его хладнокровии»⁴¹. Вероятно, излишняя экзальтированность была причиной частых увлечений этой взбалмошной молодой особы, одним из которых — впрочем, почти платоническим, как можно понять из текста «Дневников», и стал Алексей Вульф.

Сам автор «Дневников», вынужденный поставить свою карьеру в зависимость от успехов на любовном поприще, выглядит на страницах своих записей не слишком высоко оценивающим подобные победы (или же специально, умышленно убеждающим себя в их маловажности). Однако даже беглого взгляда на биографию этого молодого честолюбца достаточно, чтобы убедиться в том, что любовные связи и флирт были для А. Н. Вульфа необходимым, значащим и, более того, знаковым элементом его бытового поведения и вообще частной жизни. Кумирами Алексея в то время были Байрон и Наполеой*², известные своими многочисленными и необязательными отношениями с женщинами.