А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
двойная: тут социальная обездоленность органически переплетается со
«стихийными» взрывами индивидуальных страстей, темной «играющей крови».
Самая же возможность перевоплощения лирического мужского характера,
конечно, целиком обусловлена качествами сводного, способного к разным
«маскам» женского персонажа: «она» и в городских ситуациях выступает как
носительница «стихий» старой деревенской Руси, ее «вольных» и диких
взрывов. Примечательно, что
«Заклятие огнем и мраком» и составляющие его стихи рассыпаны по разным
разделам, стихотворение «Работай, работай, работай…» помещено в
«Мещанском житье» среди нескольких аналогичных стихов городской темы,
персонажи которых наделены своеобразной социальной активностью; тем
самым «стихийность» в обличий «вольности» становится как бы одной из
граней социальности, проникающей у Блока в лирический характер. Вообще
женский персонаж «Заклятия огнем и мраком» представляется несомненным
продолжением на новом этапе образа-характера, выступающего в
стихотворении «Прискакала дикой степью…» (из стихов о 1905 годе), — в
особенности отчетливо это видно именно в стихотворении «Работай, работай,
работай…». Тем самым из подтекста блоковского развития с чрезвычайной
определенностью выступает тема революции, притом конкретизированной как
революция социальных низов. В связи с образом-характером из «Заклятия
огнем и мраком» (и вообще, разумеется) не следует представлять себе это
упрощенно. Конечно, этот женский персонаж не является аллегорией
революции. Важно другое: «стихийность» в виде «вольности» в самом
характере выступает как возможность революционной действенности. И тут
уже совершенно несомненно, что сам Блок и задумывает, и истолковывает
подобный характер, характер с разными возможностями, именно так.
Достаточно напомнить публицистическую прозу Блока (хотя бы статью «О
театре») — конечно, там в несколько иных, но очень близких даже внешне
образных оформлениях говорится именно о таких характерах, о людях, чья
действенность питается зреющей в народе революцией.
Поэтому во всем сплаве смыслов (опять-таки в конечном счете очень
близких, хотя и сильно усложнившихся, к идеям стихотворения «Прискакала
дикой степью…») выступает и прямое отождествление этого лирического
характера, задуманного как народный, национальный характер, с самой
Россией. Тут опять-таки утончаются, усложняются не просто образность,
стилистика (в широком плане), но и содержательно-поэтические подходы Блока
к теме по сравнению, скажем, со стихотворением «Прискакала дикой
степью…».
лирический «ход» осуществляется из аллегорического, в общем, материала. В
развертывающемся «стихийном» образе-характере как одна из его внутренних
возможностей, один из его обликов выступают и черты самой России:
Какой это танец?
Каким это светом
Ты дразнишь и манишь?
В кружении этом
Когда ты устанешь?
Чья песня? И звуки?
Чего я боюсь?
Щемящие звуки
И — вольная Русь?
(«О, что мне закатный румянец…», ноябрь 1907)
Национальный женский характер как бы просвечивает, в нем проступают черты
страны, народа — тоже в лирически обобщенном, не прямо аллегорическом
виде. Характерно, что и здесь «стихия» сопряжена с «вольностью». И наконец,
в финале этого же стихотворения проступает еще один условный, обобщенный
облик персонажа:
И странным сияньем сияют черты
Удалая пляска!
О, песня! О, удаль! О, гибель! О, маска…
Гармоника — ты?
Новой «маской» персонажа оказывается воплощение им в стихийном порыве
национального, народного идеала красоты. Этот фольклорный образ красоты
тоже условен, обобщен. Суть его — в трагическом сочетании «личного» и
«общего» в развертывающемся образе резко национально окрашенной
(«гармоника») стихии. Так раскрывается этот поворот темы в известном
стихотворении «Гармоника, гармоника…» (ноябрь 1907 г.):
С уча сойду, сойду с ума,
Безумствуя, люблю.
Что вся ты — ночь, и вся ты — тьма,
И вся ты — во хмелю…
Возникающую здесь, в связи с этой новой «маской» центрального
лирического персонажа, проблему можно определить и так: Блок стремится
сделать лирический характер изнутри поэтическим — разумеется, в
содержательном смысле: жизненно красочным, душевно богатым, естественно-
свободным, непринужденно-действенным, поскольку все это связано у Блока в
новый период его развития с социальной активностью человека. Именно так
толкует Блок тут «стихийность» даже в ее «мрачных», трагических гранях. Это
обеспечивает ему в данном случае особую, может быть, никогда ни ранее, ни
позже ему как поэту не присущую в такой открытой, явной форме
жизнерадостность:
О, весна без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .