А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
двойственность, противоречивость и того и другого; в финале объединяющим
мотивом становится «магическая» стихийность, где сплетаются природный
«хаос» с «хаосом» души:
Ты, безымянная! Волхва
Неведомая дочь!
Ты нашептала мне слова,
Свивающие ночь.
Тут находится одна из основных линий лирики Блока вообще — обаяние и
огромная сила подобных поэтических обобщений у зрелого Блока состоит как
раз в том, что трагические «стихии»
судорожностью определенных общественных отношений; трагичны переходы
одного в другое, — далее, трагично само обобщение всего этого, универсальное
прочитывание всего сквозь природный «хаос», связывающее Блока с
некоторыми линиями русской классической лирики, в особенности с Тютчевым.
Важно понять, что подобная высокая зрелость трагической лирики Блока
рождается в органических соотношениях поэта с действительностью
революционной эпохи, с поисками социальных истолкований в границах
разных направлений творчества.
Только что цитировавшееся стихотворение относится к самому началу
1906 г., а уже к концу этого года — правда, отнюдь не в качестве
преобладающей и основной линии творчества — у Блока возможны такие
стихи:
Твоя гроза меня умчала
И опрокинула меня.
И надо мною тихо встала
Синь умирающего дня.
Метафорический образ грозы тут может и должен прочитываться не только как
проявление высокого, всеохватывающего индивидуального чувства; его
трагическая сила в том, что индивидуальное самозабвенное чувство должно
восприниматься и как одно из преломлений общего вихря, налетевшего на
жизнь. Хотя ничего об этом не сказано и не должно говориться — такова тут
художественная многогранность, емкость образа и его внутренняя слитность,
нерасторжимость, — гроза может и должна восприниматься как «гроза» в
общественных отношениях. Такой слитности разных и раздельных смыслов
достигал до Блока явно предшествующий ему в этом плане Тютчев.
Примечательно, что здесь есть и нечто новое, чисто блоковское: отчетливо
выделяющийся из общего сплава смыслов образ-характер — это далеко не
безразлично для совокупного содержания вещи. Гроза в стихотворении не
сминает, не раздавливает персонаж-характер, хотя она трагедийна до конца, но
дает ему «катарсис», высокий трагический поворот к новому этапу жизни:
Я на земле грозою смятый
И опрокинутый лежу
И слышу дальние раскаты,
И вижу радуги межу
В таком очистительном повороте личной жизни обнаруживается, опять-таки в
органическом трагедийном сплаве личного и общего, нахождение высокого
общего
жизни в финале:
Взойду по ней, по семицветной
И незапятнанной стезе —
С улыбкой тихой и приветной
Смотреть в глаза твоей грозе.
Это уже Блок — великий русский поэт, отдельными взрывами, вулканическими
островками прорывающийся сквозь общую «смутную» стилистику и во многом
запутанное содержание «Нечаянной Радости».
Но показательно, что ни в первое, ни во второе издание «Нечаянной
Радости» это гениальное стихотворение не умещается; только на фоне
последующих достижений поэта становится возможным помещение его во
втором томе, рядом со столь же значительной вещью — стихотворением
«Балаган», трагедийные строфы которого окончательно и объективно обобщают
тему арлекинады, тему «отчаянья и иронии». Все дело в том, что новый
высокий этап в творчестве Блока — результат разнородных исканий,
осуществляющихся по разным направлениям.
Скрещения таких разных линий блоковского творчества обнаруживаются
наиболее остро там, где выступают поиски героя, поиски лирического
характера, «персонажа» — «ее» и «его». При этом подобный персонаж
появляется заново — или по-новому освещается, переосмысляется
существовавший и ранее. Решительные изменения претерпевает, разумеется, и
«лирический поток», общая материя стихотворения, — ведь и сама по себе
такая «гроза», какую мы видели в только что приводившемся стихотворении,
так же мало возможна в раннем творчестве Блока, как и столь по-новому
соотносящийся с ней лирический персонаж. В частности, значение, скажем,
«болотной» линии, или по-новому решаемой городской тематики, состоит не
только в том, что здесь ищутся новые персонажи, но и в том, что по-новому
начинают звучать элементы, относящиеся к общим планам стиха, к его материи,
к его «лирическому потоку». Все это у Блока содержательно; дело не просто в
новой изобразительности, но в ином подходе к действительности,
преломляющемся и в персонаже, и в общих планах стиха, в его материи. Так,
скажем, нет никакой случайности в том, что знаменитая «Незнакомка» в первом
издании «Нечаянной Радости» появляется в разделе «Весеннее», т. е. среди
стихов «болотной темы», — и только во втором издании, т. е. уже в десятые
годы, она перебирается в раздел «Магическое», становясь там на несколько
новых основаниях и в ином, несколько переосмысляющем окружении центром