А. Блок. Его предшественники и современники

Громов П.

потрясениях и связывается с ними, то сама тема «нечаянной радости», резкого

душевного перелома, неожиданного нахождения новых источников

жизнеутверждения лирического «я» должна соотноситься с изменениями,

намечающимися в социальной жизни и в общественном самочувствии русского

человека. Разумеется, это можно опять-таки говорить только в предельно общей

форме — неизбежна и тут резко субъективная, специфически блоковская

окраска. Положительной,

в целом, стороной тут является обращение поэта от

мира «слов» к миру «красок» — статья Блока «Краски и слова», конечно,

представляет собой попытку обобщения изменений, происходящих в

собственном творчестве. «Болотные» и «магические» краски в лирике Блока, с

этой точки зрения, — принципиально новое содержательное качество:

«… живая и населенная многими породами существ природа — мстит

пренебрегающим ее далями и ее красками — не символическими и не

мистическими, а изумительными в своей простоте. Кому еще неизвестны иные

существа, населяющие леса, поля и болотца (а таких неосведомленных, я знаю,

много), — тот должен учиться смотреть» (V, 23 – 24). Блок противопоставляет в

своей статье «смотреть» и «видеть»; потому-то и надо учиться смотреть, что

следует научиться видеть. В конечном счете, надо научиться видеть вещи так,

как их видят дети, — просто, непредвзято, такими, каковы они есть. «Детское»,

«весеннее», «болотное» и «красочное» у Блока и в его теоретических

рассуждениях, и в поэтической практике в эту пору совпадают. Все это

направлено против предвзятых схем, надуманных предпосылок, жесткой

однолинейности в решении образа. Усматривать нечто большее в философско-

мировоззренческом плане во всем этом не стоит, сложность и противоречивость

блоковской эволюции не согласовывалась бы с подобными, далеко идущими,

выводами.

«Болотная» тема, странные, причудливые, ущербные образы «Пузырей

земли» в предисловии к «Нечаянной Радости» связываются Блоком с

особенностями современной личности, ее душевного мира: «Пробудившаяся

земля выводит на лесные опушки маленьких мохнатых существ. Они умеют

только кричать “прощай” зиме, кувыркаться и дразнить прохожих. Я привязался

к ним только за то, что они — добродушные и бессловесные твари, —

привязанностью молчаливой, ушедшей в себя души, для которой мир —

балаган, позорище» (II, 369). «Болотные чертенятки», «болотные попики»,

«твари весенние» в своей простоте и непритязательности контрастируют с

современным болезненно-разорванным сознанием городского человека, их

стихийное существование, их облик наиболее жалких из природных

существ

наглядно обнаруживает, как мало могут помочь в понимании действительности,

мира и человека такими, каковы они есть, — надуманные схемы, умственные

конструкции, головные построения, где чисто рациональным путем

указываются «гармонические», синтетические выходы из противоречий

современной души и современной жизни. Рядом с «болотными попиками»

совсем по-новому начинают проступать очертания искомого Блоком

лирического характера:

И шишак — золотое облако —

Тянет ввысь белыми перьями

Над дерзкой красою

Лохмотий вечерних моих!

И жалкие крылья мои —

Крылья вороньего пугала —

Пламенеют, как солнечным шлем,

Отблеском вечера

Отблеском счастия…

(«На перекрестке…», 1904)

Во второй книге Блока нет единых лирических характеров, к которым

стягивались бы, сквозь движение которых пропускались и развивались бы

основные темы сборника, как это было в «Стихах о Прекрасной Даме».

Решительно доминирующие над образным составом второй книги «болотные

чертенятки» и «магические» смутные городские фигуры наглядно

обнаруживают, как изменился сам подход Блока к человеку, к миру, к

действительности. Ясно, что возврат к образам «Дамы» и «рыцаря» исключен.

Все это — не проблема колорита, пейзажа, антуража и т. д. Такие возможности

исключаются тем типом душевного мира человека, который проступает сквозь

все это; возврат к схематическим, обобщающе-стабильным фигурам-

персонажам прежнего рода невозможен прежде всего изнутри:

Душа моя рада

Всякому гаду

И всякому зверю

И о всякой вере.

(«Болотный попик», 1905)

Непредвзятость подхода человека к проблемам жизни дается здесь явно в

противовес всяким схемам; ясно, что не о «болотном попике», пекущемся «о

всякой вере», тут речь, но о людях, об их делах и помышлениях, об их способах

поведения и существования, — непредумышленность их простейших способов

самоопределения представляется столь утрированно «жалкой», «тварной» и в

то же время по-особому лирически убедительной, поэтически по-своему

достойной и притягательной — именно в сравнении с вымученными

конструкциями. Блоком владеет полемический задор, но он не мешает

открытию им особой области поэтического видения.

Вместе с тем есть границы для этого полемического задора — многое в эту