Адмирал Империи 34
Шрифт:
Измотанный многочасовым бегством от погони, лихорадочно просчитывающий шансы на спасение в стремительно ухудшающейся ситуации, Илайя, казалось, уже смирился с неизбежным. Вице-адмирал, привыкший рисковать и действовать молниеносно, он понимал: в открытом бою потрепанной эскадре беглецов против превосходящих сил 3-ей «линейной» попросту не устоять.
Однако и сдаваться на милость победителей в планы непокорного «янки» также не входило. Слишком хорошо он успел изучить порядки, заведенные в космофлоте узурпатора, чтобы всерьез рассчитывать на великодушие или хотя бы соблюдение правил цивилизованной войны. Одно дело — в честном бою с равным по силе противником, удостоиться его уважения и снисхождения. И совсем иное — угодить
Что же до собственных подчиненных, в прошлом сражавшихся под началом Самсонова и решившихся на открытое неповиновение своему адмиралу — для тех и вовсе не было иного выбора, кроме гибели с оружием в руках. На участь изменников и клятвопреступников в лучшем случае выпадала неминуемая казнь после скорого суда. Так что никаких иллюзий питать не приходилось — пощады не будет никому.
Отчаявшийся Илайя, понимая, что загнан в угол, приказал своим вымпелам, еще не успевшим уйти в соседнюю звездную систему, в спешном порядке выстраиваться в оборонительное «каре». Это был последний и отчаянный маневр из арсенала космической тактики. Сомкнуть ряды, ощетиниться во все стороны жерлами плазменных орудий и яростно огрызаться до самого конца, унося с собой в могилу как можно больше врагов. Лучше уж так, в последнем кровавом вальсе, чем позорно выбросить белый флаг и покорно склонить голову.
Но даже в этом героическом порыве обречённых Джонс не терял присутствия духа и трезвости рассудка. Его острый, приметливый взгляд то и дело обшаривал обзорные экраны, подмечая малейшие странности в поведении русской эскадры. И чем дольше американец наблюдал за действиями Козицына, тем большие подозрения и сомнения зрели в его голове.
А посмотреть там действительно было на что. Начать с того, что корабли 3-й линейной, вопреки ожиданиям, не спешили занимать классическую позицию для атаки, окружая противника с разных сторон. Вместо этого Василий Иванович выстроил свои вымпелы аккуратной кильватерной колонной и повел их неспешным парадным маршем, держась чуть поодаль от эскадры мятежников.
Выглядело это по меньшей мере странно. Можно даже сказать — двусмысленно. Словно бы русский адмирал не вполне уверен в собственных намерениях и не рвется в бой сломя голову, предпочитая сначала прощупать оборону противника, прежде чем всерьез ввязываться в кровопролитную схватку. Или, чем черт не шутит, вообще не собирается атаковать, а лишь изображает бурную деятельность, выжидая чего-то.
Но чего, спрашивается? Неужели колеблется, разрываясь между верностью присяге и велением совести? Так вроде по всему выходило, что Козицын — ярый сторонник Самсонова, раз безропотно согласился исполнять его приказ и помчался вдогонку за беглецами. Или все-таки здесь что-то не так?
Эти крамольные мысли, мелькнув поначалу на краю сознания, с каждой минутой все больше захватывали воображение Илайи. А когда он, пользуясь промедлением Козицына, приказал установить с ним прямой видеоконтакт, и вгляделся в лицо русского адмирала на обзорном экране — последние сомнения растаяли без следа. Не мог человек с таким усталым, отрешенным взглядом, за которым явственно проглядывали оттенки вины и смятения, всерьез намереваться ради прихоти деспота громить собственных соратников.
И когда Василий Иванович, тяжело вздохнув, вдруг произнес ту самую фразу про готовность примкнуть к мятежникам, вместо того, чтобы их атаковать и уничтожить, как того требовал Самсонов — Джонс, при всей своей врожденной подозрительности, ни на миг не усомнился в искренности собеседника. Невозможно, немыслимо было разыгрывать подобное притворство. Только не для прямодушного вояки Козицына — уж кому-кому, а ему лицедейство претило едва ли не больше трусости.
Так что оставалось лишь расплыться в широкой
— Признаться, вы умеете удивлять, Василий Иванович…
— Удивляться тут нечему, — отмахнулся русский адмирал, — Самсонов перешел все мыслимые и немыслимые границы…
— Знаете, я хорошо помню вас, господин Козицын, а также и ваши храбрые команды, которые вы возглавляли еще во время сражений за «Бессарабию» и «Тавриду», — кивнул Илайя. — Уже тогда вы удивили меня, но больше своей храбростью, что ли. Ощущалось в вас нечто истинно рыцарское, несмотря на всю жестокость войны. И теперь, признаюсь, я поражен еще больше — но уже вашей честностью и принципиальностью.
— Хорошие были времена, не правда ли, адмирал? — усмехнулся польщенный Василий Иванович, задумчиво покручивая пышный ус. — Кто бы мог подумать еще каких-то полгода назад, что мы с вами из заклятых врагов превратимся в союзников, а мои вчерашние боевые товарищи — в беспощадных гонителей… Все смешалось в этом безумном мире. Адмирал Самсонов, ослепленный жаждой власти, оступился и незаметно для самого себя перешел на темную сторону. Он предал идеалы, которые когда-то объединяли нас — честь мундира, истинное служение Отечеству, братство по оружию. Страшно произнести, но мой бывший командир превратился в худшего из тиранов, у которого нет ничего святого за душой. Человеком движет лишь одна неуемная страсть — единолично повелевать и карать, упиваясь своим всесилием. И я более не желаю соучаствовать в его злодеяниях, слепо исполняя преступные приказы… Увы, таких как я, прозревших и отважившихся поднять голос протеста, осталось немного. К сожалению, рядом с ним еще остались опытные адмиралы, такие например как Дамир Хиляев или тот же Александр Михайлович Красовский…
Красовский с Гулем, которые находились в момент вторжения Черноморского флота в столичную звездную систему по-прежнему держали носы по ветру и почуяв, за кем сила, быстренько вернулись в расположение космофлота и вновь возглавили свои дивизии, как ни в чем не бывало…
— Что есть, то есть, — мрачно согласился Илайя Джонс. — Много развелось подлецов, готовых торговать честью и совестью ради сиюминутной выгоды. И теперь, когда адмирал Самсонов окончательно слетел с катушек, эта камарилья и вовсе распоясалась. Однако сейчас нам всем нужно перестать сокрушаться и объединиться, чтобы уничтожить зарвавшегося тирана…
— Согласен, — кивнул Василий Иванович. — Более того, я знаю, что вы попытались сегодня это сделать…
— Как видите — неудачно, — разочарованно отмахнулся Илайя. — Корабль ему подпортил, но до глотки достать не сумел, «Громобой» развернулся в последний момент, будто почуял неладное. Что ж, значит, не судьба пока.
— Что ж, теперь когда карты на столе, у нас с вами, вице-адмирал нет иного пути, кроме как примкнуть к партии Птолемея Грауса, — продолжал Василий Иванович.
— Этому типу в затеянной им чехарде за власть над Российской Империей я доверяю ничуть не больше, чем Самсонову, — хмыкнул Илайя. — Больно уж он скользкий и себе на уме.
— Что вы! — всплеснул руками Козицын, искренне недоумевая по поводу подобного скептицизма. — Первый министр — образец истинного государственного мужа, радеющего о благе страны, а не о собственной выгоде. Какое тут может быть предательство или двуличие? Да и на что ему эти закулисные игрища — у него и без того власти немерено, на двоих хватит. Нет, от Грауса подвоха ждать точно не приходится. Он человек чести. Другое дело, что с вопросом о престолонаследии и легитимности прав юного императора Ивана не все так однозначно. Вот где и впрямь таится масса заковыристых нюансов, могущих вылиться в большую смуту. Но тут уж ничего не попишешь. Птолемей же в этом щекотливом деле стоит на страже буквы закона и не допустит никакого самоуправства. Так что за первого министра вы можете быть совершенно спокойны…