Аджимушкай
Шрифт:
Ползем к проходу. Одна за другой рвутся гранаты. Карабкаясь по скалам, преодолевая кручи, наконец достигаем небольшого плато. Впереди виднеется населенный пункт. Оттуда бьют немецкие минометы. Мины падают почти рядом. Их разрывы похожи на тявканье молодых собак. Снова вижу политрука. У него на левом рукаве пятна крови.
– Кто здесь коммунисты?
– громко спрашивает он залегших бойцов.
– Все мы сейчас коммунисты. Я коммунист, - быстро орудуя саперной лопатой, отвечает Кувалдин.
– А я комсомолец, матрос, - кричит
К политруку, запыхавшись, подбегает Беленький:
– Товарищ политрук, командир роты тяжело ранен, не может встать.
– Приготовиться к атаке!
– раздается голос политрука.
– Я командир, слушай мою команду!
Из-за скалы артиллеристы выкатывают орудие. Замков подбегает к Правдину.
– Сейчас поможем, - говорит он и тут же подает команду расчету: Огонь!
– В атаку!
– зовет Правдин и, согнувшись, бросается вперед. В правой руке он держит автомат и стреляет на ходу.
Догоняю политрука. Чувствую, что он задыхается. Рядом замечаю Кувалдина и Чупрахина. Стараюсь не отстать от них.
– Урра-а!
– басовито кричит Кувалдин.
Десятки голосов подхватывают призывный клич. Кто-то, сраженный пулей, падает справа, слева, впереди... Но остановиться уже нельзя: до вражеской траншеи не более двадцати метров. Отчетливо видны перекошенные лица гитлеровцев.
– Урра-а!..
– Аа-аа-аа, - откликается на флангах.
– Аа-аа-аа, - напрягаю голос и прыгаю через траншею.
Кто-то хватает меня за ногу. Падаю, повернувшись назад, вижу: бледный, с оскаленным ртом фашист. Пытаюсь вырваться. На помощь подбегает Мухин. Он бьет гитлеровца прикладом по голове.
Поле боя уже не оглашается сплошным гулом. "Ура" гремит лишь в местах, где немцы еще оказывают сопротивление.
– Не останавливаться!
– предупреждает политрук.
– Выходить на западную окраину поселка.
– У Правдина черное лицо, раненая рука лежит на груди, подвязанная поясным ремнем. Без шинели, в ватной телогрейке, он кажется еще выше.
Залегаем у каменной ограды. Наступает затишье. Вдруг с крыши дома ударил автомат. Пытаемся определить направление огня. Шапкин приказывает мне узнать, кто это стреляет. Делаю несколько коротких бросков - и вдруг с крыши падает на мерзлую землю фашист.
– Ха-ха-ха, - кто-то хохочет вверху.
– Не бойся, он обезвреженный.
Задираю голову: Чупрахин прилаживает к коньку крыши кусок кумача. Вражеская мина рвется за оградой.
– Ишь как злятся, цвет им не нравится. Водрузив флаг, Иван спрыгивает на землю.
– Воюем!
– говорит он.
– Знамя-то развевается... Красное, наше, советское.
Из окошка подвала выглядывает стриженая головка мальчика.
– Дяденька, теперь можно?
– спрашивает паренек Чупрахина.
– Теперь вылезай, - отвечает Иван и протягивает руку, помогая мальчишке выбраться из подвала. Мальчик по-взрослому докладывает Чупрахину:
–
Иван тащит его за угол, в безопасное место, и рассказывает мне:
– Подполз к дому, вижу: из подвала смотрит на меня эдакая симпатичная рожица и серьезно предлагает мне свою помощь. Сиди, говорю, там, без тебя управлюсь. Ты как же сюда попал?
– спрашивает Иван у Геннадия.
– Я из катакомб. Ночью ходил в село за картошкой, а когда возвращался, фашисты взорвали вход в каменоломни. Наши, конечно, там погибли. Пришлось обратно в село идти. Спрятался в подвале. Пять дней сидел... И тут вы пришли. Возьмите меня с собой. Я здесь все тропы знаю, умею стрелять из автомата. Возьмите, не пожалеете. У меня даже граната есть, - похвастал вдруг он и достал из кармана завернутую в тряпицу лимонку.
– Настоящая, только нет запала.
– Нет, хлопец, останешься здесь. Вот тебе дом, и хозяйничай в нем, решительно возражает Чупрахин и отводит мальчика в подвал.
Политрук вновь поднимает роту в атаку. Огородами и садами выходим на западную окраину поселка. Далеко в складках местности теряются мелкие группы отступающего противника.
Поступает распоряжение окопаться.
– Фриц бежит, а мы остановились, - недовольно замечает Кувалдин, па минуту разогнув спину.
– Разговорчики!
– обрывает его Шапкин, примостившийся в воронке от снаряда. Его лицо испачкано пороховой гарью, вырван кусок шинели, и сквозь дыру виднеется нательная рубаха. Вспоминаю, что в моей ушанке приколота иголка с ниткой. Предложить разве взводному в роте, не сообщать о нем тому "косолапому матросу", который запер его в подвале.
– Как же ты сюда попал?
– Как все, - с серьезным видом отвечает он. Я советую ему залезть в нишу и сидеть там, пока не наступит ночь.
– И ты никому не говори. Ладно?
– выглядывая из укрытия, обращается он к Мухину.
– Хорошо, - соглашается Алексей.
В траншее появляется Замков. Вытирая платком лицо, лейтенант интересуется:
– Ну, как вы тут, товарищи, устроились? Что-нибудь заметили подходящее для нас? Мои огневики не подведут!
– Он ползет к Шапкину и оттуда наблюдает в бинокль за противником.
Кувалдин развязывает вещевой мешок и открывает банку консервов.
– Ешь, - предлагает мне, но сам не ест, а, сев напротив, молчит.
– О ней думаешь?
– спрашиваю Егора.
– Может быть, выплыла. Говорят, многих спасли, - утешаю Кувалдина, а заодно и себя.
– Не до них было.
– Почему?
– Ладно меня успокаивать. Вон Кирилку успокой, а то совсем парень скис. Попрыгай - замерзнешь, - советует ему Егор.
– Вот бездельники, - укоряет нас Чупрахин, появившийся с большой вязанкой поленьев на спине.
– Я и дров принеси, и соломы для растопки, и нишу для очага ковыряй. Черти невысушенные, ведь простудитесь. Сейчас устрою вам комфорт.