Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
– А то женщины они – знаешь, влияют одна на одну! Вот Фетида, например – всем была нормальной. А поприсматривала за Герой всего-то триста лет – и на богов кидается! Я ей передаю приглашение на пир, а она в меня – каким-то молотом… откуда у нее вообще молот?! Или вот сама Гера – ее в последнее время в оборот Гестия взяла. Так представляешь – она теперь с новой папиной подружкой, Семелой, чуть ли не лобызается! То есть, Гера, конечно, а не Гестия…
– Семела? – переспросил я тяжело.
– Ага, дочка царя Фив Кадма. Красотка… – прищелкнул языком. – Хотя дурища… впрочем,
– Посмотрим, - сказал я.
Гермес подобрался на кресле.
– Думаешь, Гера ее – того? Лобызает, чтобы к тебе отправить? А хотя я тоже так думаю. Ну так что, Владыка – не опасаешься ты жену в такую компанию отпускать?
Опасаюсь. Персефона нынче холоднее Стикс и коварнее Гекаты, и как ее общество может повлиять на этих двоих…
На Гекату оно повлияло странно: Трехтелая заявилась ко мне поговорить.
Не как с Владыкой, потому разговор приходил при отсутствии свиты.
– Твоя жена, Владыка, – начала она после того как истощила запас лицемерных заверений в том, как она передо мной преклоняется.
Я не шевельнулся – подавил желание схватиться за голову. Знал же, чем кончится…
– Говори.
– Опасаюсь, что она лишается рассудка.
– Нет, – сказал я. Предательское слово вылетело раньше, чем я смог услышать его внутри себя, да я и не слышал: передо мной в этот момент стояло перекошенное лицо матери: «Прочь! Про-очь! О-о, сын мой Климен!»
Геката поджала губы.
– Тебе лучше знать, Владыка. Мое мнение – лишь мнение недостойной слуги… И если мне кажется, что для Персефоны чужд этот мир, что она не может свыкнуться с ним, что в нем нет для нее места – то кто я, чтобы это было правдой? Всего только богиня колдовства… Если мне кажется, что моя подруга тоскует по солнцу, которого она лишена… а ты говоришь: нет – значит, мне это только кажется.
И недоговоренные слова мельтешили в шести глазах – вгрызались в меня смыслами.
«Ты заставил ее сойти сюда, принудил стать твоей женой, ты отнял у нее все, что было ей дорого – а чем ты это заменил? Собой?! Кронид, это ведь даже не смешно…» И еще – но это уже из двух глаз, подавленными отзвуками: «Кронид, я пойду к Деметре! Если я дальше буду видеть, как бедная девочка сходит с ума от ужаса твоего мира – я пойду к Деметре, и мне все равно, что ты сделаешь потом!»
– Ступай в свой дворец, – сказал я. – Ты хорошо выполняешь свои обязанности. Награду себе определишь позже.
Напоследок она выдержала традицию – смерила меня исполненным ненависти взглядом.
Я отыскал Персефону в тот же день в гинекее – за вышиванием. Блуждания по асфоделевым полям в сопровождении Стикс ей, видно, наскучили.
Мельком глянул на узор, который она выводила по синей ткани – золотые солнца. Жена потупилась, будто я смотрел на потаенное. Закусила губу, хоть отдаленно начиная напоминать самое себя.
– В моем мире, – нехотя сказал я, – есть место не только мраку. Хочешь увидеть Элизиум?
Она нерешительно приняла протянутую руку.
Колесницу я приказал подготовить загодя.
Переход случился
Солнечные зайчики безмятежно прыгают в траве. Лепестки цветов распахивают объятия: приди и обними. Птицы, кажется, сейчас лопнут от сладкозвучного пения.
Ручеек журчит – с кифарой Аполлона соревнуется.
И смертные в светлых одеждах водят хоровод – вон, неподалеку, на лужайке, юноши и девушки. А, там еще кто-то поет.
Сводит скулы привычная судорога.
Одно хорошо – Персефона окончательно ожила. Вся подалась вперед, распахнулась навстречу солнцу, зелени, людям… Ловила губами ароматный воздух – будто поцелуи возлюбленного. Румянец выступил на щеках.
– Как хорошо! – повернулась, взглянула на меня, осеклась…
Да разомкни уже губы, невидимка, у тебя ж такая гримаса ни лице, что птицы сейчас на сто шагов в округе передохнут.
Хотя здесь – это вряд ли.
– Можешь приходить сюда… когда захочешь. И оставаться, сколько тебе вздумается.
Она смотрела с недоверчивой полуулыбкой. Не верила, что угрюмый муж, Аид Безжалостный способен сделать такой подарок – просто так, без подвоха.
Правильно не верила.
– А ты… ты совсем сюда не заходишь? – я покачал головой. – Почему?
– Не хочу.
Пусть думает, что тут для меня слишком много солнца – это вполне отвечает ее представлениям обо мне.
Напоследок я сказал, что возвращаюсь к делам – чтобы получилась одна сплошная ложь. Не знаю, слышала ли она, она в мыслях уже летела туда, где раздавался смех, гуляли чаши с вином, плелись венки…
Уходя, я видел, как она закружилась в танце, но не стал останавливаться и наблюдать. Эта картина – она со счастливой улыбкой на фоне мертвых декораций, созданных отцом, застывшего времени – была страшнее моей свадьбы.
Возвращаться к делам не стал. Уселся на камень во владениях Стикс – во тьме Эреба, на берегу священной реки, совсем узкой у истоков. Черные воды дышали льдом. Издалека – отсюда Флегетон не был виден – поднималось багряное зарево.
За спиной исходил на счастье Элизиум, и где-то там была жена… некстати представилось, как мы выглядим сейчас – олицетворения жизни и смерти. Она – юная, счастливая тем, что просто видит солнце, танцующая в зеленой траве – и я…
Она в краю лживого блаженства, я – в мире правдивого ужаса.
И молчание за спиной – все еще не отошла от обиды, Ананка? Признаю – ты была права, и мне не стоило тогда отправляться в Нисею. Таким как я лучше коротать вечность в одиночестве.
Тартар нетерпеливо поворочался на плечах, сообразил, что послабления ему не будет, и затаился до времени.
Я не сразу почувствовал, как в дополнение к жребию на плечо легла рука. С опозданием оглянулся – увидел белые пальцы, вцепившиеся в мой гиматий.