Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Танат вопросительно покрутил своим мечом. У него-то руки были свободны.
– Двузубец мой возьми, – буркнул я, не отрываясь от дороги: вот-вот должен был показаться первый порог Ахерона. – Шарахни как следует, может, ум появится.
– Да что с этой Ехидной не так-то? – искренне удивился Гипнос. – Не все равно, с кем она: с Тифоном, с Хароном или с… ой.
Он что-то вспомнил и прикусил язык.
– А ты хоть знаешь, – это не кнут, это ударил мерный голос Таната, а лошади понеслись из последних сил, – что после такого бывают дети?
Гипнос замер в воздухе с открытым ртом. Чаша перевернулась в его руках, заставляя несколько
Будь Тифон и Ехидна богами – я не гнал бы так, а Танат не стал бы сдергивать меня с брачного ложа. Богам тоже нужно время, чтобы выносить и родить. С чудовищами же и порождениями Геи никогда нельзя сказать наверняка: не зря первые родственны чуду, а вторые по матери плодовиты…
Я опасался опоздать – и я опоздал.
Пол, стены и даже потолок пещеры, куда мы влетели, едва спрыгнув с колесницы, были покрыты разнообразными тварями, точнее, тваренышами: ползающими, рычащими, визжащими, готовыми убивать через несколько дней… Наше появление спугнуло нескольких: в ответвление юркнула змееподобная дрянь с десятком голов; крупная крылатая пакость рванула вверх под свод – что-то вроде орла, – еще двое или трое бухнулись в болотистую жижу, кто-то зарылся в каменистую почву… эти были помельче – доходяги. Те, что покрупнее и поопаснее с виду бежать не стали. Кое-кто даже был готов зубами, когтями, ядом и огненной глоткой оборонять тело матери.
Она почти скрылась под своими же детищами, а лицо ее было перекошено мукой и блаженством материнства. Змеиный хвост ударял по земле то ли в экстазе, то ли в агонии. Глаза заволокла мутная пелена, она гладила чудовищ, ползающих вокруг нее, она даже сперва не заметила нас, а когда заметила – не подумала о цели, которая привела нас сюда…
«Увидела», – подумал я, когда она подняла голову со странной гордостью. Молча, застыв лицом почти как Танат, озирал весь этот зверинец – жутче Стигийскиих болот и свиты Гекаты. Драконьи крылья, шипастые хвосты, разверстые пасти со всех сторон, из угла рычит что-то с тремя головами, второй угол озарен вспышками пламени – там настойчиво дышат огнем. А вот кто-то отрыгивает кислоту. Взвизги, горящие глаза, шебуршание, раздвоенные языки, скорпионьи жала…
Подарочек… из Тартара. С днем свадьбы, милый сын.
Это пополнит твой мир. Дать этому выйти наверх – и умирающих станет гораздо больше, чем рождающихся. Мир потопнет в воплях, громче, чем коцитские, земля будет рождать цветы и плоды на крови и пепелищах…
С днем свадьбы, Владыка Аид.
Я собрал мой мир в кулак еще раз – и перехватил до побеления костяшек двузубец. Так, чтобы было удобнее – бить.
Первый удар был нанесен в священной тишине – как молотом по наковальне, не хуже, чем мечом Таната. Трава, подумал я, представляя глаза жены и ее танец. Так трава ложится под серп, так сжинают недозрелые колосья в час голода: трудно, но нужно…
Одновременно со вторым ударом раздался крик, вернее, вопль, поколебавший стены пещеры:
– Кронид!!! Проклятие тебе и твоему роду! Бесплодия навек жестокому! Эринии! Тартар! Предвечный Хаос! Оставьте его бездетным навеки за то, что он сотворил!
Я шагнул вперед – она пыталась отползти, защищая руками только что рожденное отродье. Остальные уже лежали пластом вокруг. Пинком отшвырнул тварь в сторону. Наступил Ехидне на грудь, наклонился и подождал, пока ярость в глазах у нее смешается с ужасом.
– А
Из-за той сволочи, которая произвела меня на свет, и еще полусотни таких же, в том числе отца ублюдков, которых я только что истребил. Из-за того, что мне вечно нужно держать их замки на себе, быть адамантовым стержнем этого проклятого мира – я…
Она уже не смотрела с яростью. Никак не смотрела. Прикрыла глаза и тихо подвывала, по-бабьи, болезненно…
– Наверх, – прохрипел я свой вердикт. – Возвращаться – не сметь. Иначе – в пепел.
– Влады-ы-ы-ка, – этот вой ввинчивался в уши хуже недавних воплей. – Оставь хоть тех, кто выжил… хоть этих оставь?
Я отвернулся.
– Убийца, тех, кто удрал… прибери. Гелло позови. Пусть, если остались живые… позаботится.
Танат кивнул и взвился к своду – надо полагать, преследовать ту тварь, что улепетнула по воздуху.
– Гипнос! Где там твой настой? Не меня, идиот, – ее…
Она только рот разевала – будто обитала в воде. Она догадалась, в каком смысле – «позаботиться». Руки еще шарили вокруг – найти кого-то, защитить, хвост свивался-развивался жалкими кольцами… уснула.
– Керам скажи – пусть в средний мир ее выкинут. Сдохнет на солнце и воздухе – туда и дорога.
Я шел к колеснице, чувствуя себя так, будто Титаномахия в разгаре, и это не мою свадьбу мы играли вчера – свадьбу Геры и Зевса. Ту самую, на которой я не был.
– Персефоне хоть слово, – выдохнул я, оборачиваясь от колесницы, – и я тебе в глотку Стикс запихну.
– Реку? – робко хихикнул позади легкокрылый.
– Титаниду, - буркнул я, трогая с места. Гипнос, зная вредный характер титаниды, за моей спиной вовсю божился, что нем, как воды Леты. Навстречу уже несся верный Гелло – с готовностью «позаботиться» на морде и оскаленными клыками…
* * *
Персефона ничего не узнала об участи Ехидны и ее детей – а меня она не спрашивала.
Вообще ни о чем.
Словно сама родилась в этом мире.
Она не каменела, как после похищения, она сама выбрала для себя алый хитон и шитый золотом гиматий – и равнодушно принимала поклоны подданных, проходя по коридорам дворца.
Сгусток пламени, соперничающий с отблесками Флегетона.
Она больше не танцевала – шествовала.
Ни живости, ни слабости в ней не осталось, взамен появилось откуда-то величие – свита, ожидавшая увидеть испуганную девочку, встретила такие перемены с величайшим одобрением. Жена под стать мужу, что еще нужно их Владыке?
Владыке бы еще знать, что ему нужно…
С женой я встречался в основном в спальне – после того как заканчивал разгребать накопившиеся дела. Наталкивался на немую покорность, злящую больше, чем сопротивление. Понимал – и не хотел произнести даже мысленно: мы все еще воюем… мы еще противники.
Потом опять принимал тени, укреплял стены Тартара и выслушивал Гермеса, а Персефона уходила скитаться по моему миру в компании Гекаты и иногда – Стикс…
– Владыка, а ты не опасаешься ее оставлять… в таком-то обществе? – не стерпел Гермес где-то через месяц. Он явился с особенно косыми глазами – явно шлем выпрашивать. Только пока мялся и пытался заговорить мне зубы.