Академия Высших: студенты
Шрифт:
– Мы слишком рано закончили практикум с Айном, и Стефан нас отпустил. Айн показал мне Закрытый сад.
– Айн? – с недоверием переспросила Констанция. – Он же терпеть не может все эти бесцельные прогулки.
– Стефан сказал ему показать, Айн отвел меня в сад, открыл ворота и сразу же ушел.
– И что было дальше?
– А дальше я увидела, что Закрытый сад очень похож на Академический парк в нашем филиале. И отправилась гулять знакомыми дорожками.
Эвелина покачала головой.
– Так дело не пойдет, Сигма. Мне нужен доступ к этому воспоминанию.
– Нет, – сказала Сигма
Она подняла руку на уровень глаз и посмотрела на ожог. Наверное, с ним надо что-то делать, пока дело не дошло до обугливания костей? Интересно, высшие умеют регенерировать конечности?
– Но почему? – мягко спросила Эвелина, делая вид, что не замечает, куда смотрит Сигма. – Мы с тобой не очень хорошо ладим. Но сейчас мы говорим не о наших отношениях. У тебя может быть информация, которая нужна всем нам, от которой зависит безопасность обоих филиалов. И ты из каких-то своих юношеских обид готова утаить информацию, лишь бы насолить мне?
– А вы из-за каких-то своих кураторских обид готовы меня калечить, лишь бы добыть эту информацию? – спросила Сигма, повторяя интонации Эвелины. – А если я не соглашусь, что будет дальше? Вы меня убьете?
Сигма с интересом смотрела на Эвелину. Теория коммуникаций хороша тем, что ее можно использовать не только для того, чтобы налаживать коммуникации, но и для того, чтобы не дать им возникнуть. Превратить реку в каньон до того, как по воде успели навести понтоны.
– Я могу тебя исключить из Академии.
Сигма посмотрела на Эвелину. Красивая девушка. Не роковая страстная красавица, как Констанция. А юная, с нежной кожей и открытым взглядом, как будто она ничего не знает о жизни. Вот в чем между ними разница. В ролях. Но суть у них одна и та же. Почему она отказывается впустить в свою память Эвелину?
«Никто тебя не исключит, не выдумывай», – вспомнила вдруг Сигма голос Мурасаки. И его улыбку. Вот в чем дело. Эвелина хотела быть как Мурасаки – другом, партнером. Но она не умела. А он умел. Как бы его увидеть еще раз? И вдруг Сигма поняла. Какая же она дура! Почему она не догадалась раньше? Вернуться домой, купить билет, прилететь и просто прийти в студенческий городок. Внутрь ее не пустят, но к воротам Мурасаки позовут. Как же все просто! И если для этого надо, чтобы ее исключили из Академии, – пусть!
– Исключайте, – сказала Сигма и закрыла глаза.
Конечно, то, что она сейчас творит, – это глупость чистейшей воды. Так делать нельзя. Нельзя жертвовать своей жизнью, своим будущим ради того, чтобы опять увидеться с Мурасаки. Тем более, если ее отчислят… кем она будет для него? Девочкой, которую можно пожалеть и пойти дальше? Они больше не смогут разговаривать на равных. Он станет Высшим, а она останется обычным человеком. Но… Она слишком устала от всего этого. От постоянного голода, от непонятных требований Эвелины и правил, о которых Сигма ничего не знала до тех пор, пока ей не говорили, что она их нарушила… А теперь еще и от того, что ей обжигают руки. И может быть, дело дойдет до того, что Эвелина начнет ломать ей пальцы, почему бы и нет? Разобьет голову, выколет глаза. Принципиальной разницы между тем, что она уже сделала, и тем, что предположила Сигма, нет никакой.
Сигма села на постели, сняла браслет
– Исключайте. Я не впущу вас в свою память. Никогда и ни за что.
Эвелина взяла браслет, бросила на Сигму яростный взгляд, но сказать – ничего не сказала. Поднялась и вышла. Сигма услышала, как мягко вздохнула дверь. Вакуумный замок. Теперь она точно в тюрьме. Ну и ладно. Она нашарила у кровати кнопку вызова персонала и нажала на нее. Замок замком, тюрьма тюрьмой, но с ожогом что-то надо делать. Если только Эвелина не распорядилась оставить его как есть. Но Сигма надеялась, что Эвелина не настолько… сообразительная. И не ошиблась.
Врач не стал задавать вопросов, вообще. Как будто это было в порядке вещей – впустить к студенту его куратора, а потом залечивать травмы на этом самом студенте. Хотя откуда ей знать? Может быть, здесь это и было в порядке вещей? Не зря же ей все говорили, что Эвелина страшная. Даже Айн ее побаивался. Но на самом деле Эвелина была ничуть не страшнее Констанции. Даже наоборот. Физические травмы заживут. Боль можно перетерпеть. Или нельзя, но тогда можно закричать, в конце концов. Слова, которые говорит Констанция, из памяти не выбросишь. Они не заживут. Не исчезнут. Сигма вспомнила выжатого Мурасаки, сползающего по стене. Не хотела бы она оказаться на его месте.
– Вот и все, – сказал врач, застегивая на запястье Сигмы защитный чехол. – Через день снимем и рука будет как новенькая.
Сигма посмотрела на руку. Под плотным материалом чехла пряталась огромная нашлепка из искусственной кожи поверх регенерирующего геля. Укол анестетика снял боль почти сразу же, и теперь она чувствовала на руке только непривычную тяжесть и легкое покалывание в местах действия геля.
– Часто у вас такое бывает? – спросила Сигма.
Врач странно посмотрел на нее, как будто она спросила что-то крайне неприличное.
– Мы не обсуждаем с пациентами других пациентов, – сухо сказал он.
Сигма пожала плечами.
– Я и не предлагала никого обсуждать. Просто… – она улыбнулась, – вы даже не удивились, что я чем-то обожглась, лежа в пустой стерильной палате. Чем здесь можно обжечься? Неужели вам не интересно?
– Нет, – резко сказал врач, – вы же не люди. Я плохо осведомлен о ваших возможностях.
Сигма опешила. Вот так откровенно? «Вы не люди»?
– Если хотите знать мое мнение, – продолжил врач, – вам и врачи не слишком нужны, при желании вы бы сами могли запустить регенерацию тканей или устроить жесткую фильтрацию всех попадающих в организм вирусов, чтобы не было таких вспышек инфекции, как эта. Не понимаю, почему вас этому не учат.
Он поднялся, взял лоток с инструментами и обрезками искусственной кожи и вышел. Дверь снова закрылась с тем же мягким вздохом. Сигма нахмурилась. А ведь он прав. Почему их этому не учат? И тут же сердце сжалось от боли: теперь все равно. Теперь ей должно быть все равно, чему и почему их учат или не учат. Сигма прикусила губу. Какая она все же дура! А еще называла Мурасаки придурком! Зачем, зачем она это сказала – «исключайте»? Наверное, надо было впустить в свою память Эвелину, да? И снова волна протеста поднялась изнутри, заливая глаза темнотой. Нет! Ни за что! Да что с ней такое?