Аландский крест
Шрифт:
— Вы, наверное, знаете, что даже правители не всегда свободны в своих решениях…
— Мне кажется, наша сегодняшняя встреча говорит об ином. Разве нет?
— Когда ваши корабли появились у Босфора, — неожиданно развеселился Абдул-Меджид, — Константинополь охватила паника. Многие бросились бежать, а в первых рядах были мои визири и послы союзников!
— Вот даже как?
— Именно. Но скоро все узнают, что ваша армия высадилась в Трабзоне и столице пока ничто не угрожает. Так что они скоро вернутся…
— В таком
— Конечно, мой друг. Не смею задерживать.
— Честь имею!
[1] Цитата из письма ВК Константина отцу.
[2] Уже в 1858 году султанская казна объявит о государственном банкротстве.
Глава 4
Война даже самая справедливая и освободительная всегда приносит беды. Голод, разруха, нищета, а то и гибель. Поэтому здравомыслящие обыватели всегда стремились держаться от нее подальше и жители Трабзона тут нисколько не исключение. Тем более что для многих из них эта война не была ни справедливой, ни освободительной. В первую очередь, конечно, это касалось местных мусульман.
Поэтому, как только затих бой, многие из них попытались покинуть город, бросив на произвол судьбы свои дома и имущество. В первую очередь это были представители здешней знати и чиновничества, вслед за которыми потянулись и простые люди. К слову сказать, далеко не все они были этническими турками. Значительная часть оказалась так называемыми лазами или, проще говоря, исповедующими магометанство грузинами, а также персами, курдами, черкесами и бог знает кем еще.
Русское командование им в этом не препятствовало, а потому старинный город стал стремительно пустеть. Если до войны в нем постоянно проживало порядка тридцати тысяч человек, то сейчас оставалось не более двадцати, а может и того меньше. Впрочем, как говорится — нет худа без добра. Поскольку имевшихся в Верхнем и Нижнем городе казарм для такого большого количества войск явно не хватало, в освободившиеся дома тут же начали определять на постой солдат и матросов.
Одно из таких строений было определено для поручика Щербачева и прибывшего вместе с ним взвода солдат.
— Располагайтесь, — улыбнулся взявшийся его проводить лейтенант Тимирязев. — Сначала этот дом хотели отдать нам, но потом все, как водится, переиграли.
— Возвращаетесь на корабли?
— Точно так. Здесь наше дело окончено-с!
— Тяжелый был бой?
— Да не особо. Турецкие аскеры, откровенно говоря, вовсе не такие уж дурные солдаты, как об этом пишут в наших газетах. Однако здесь мы захватили их врасплох. Можно сказать, со спущенными штанами.
— Понятно.
— А вы, пардон, давно из Петербурга? —
— Можно сказать, с самого начала осады. — Еле заметно улыбнулся тот, успев привыкнуть к подобному отношению. — Сначала командовал ракетной командой, потом батареей на Шестом бастионе. Теперь вот сюда перевели. Буду приводить в порядок береговую оборону.
— Так это вы после Альмы союзникам спать не давали? — захохотал лейтенант.
— Грешен, — кивнул поручик.
— Рад был знакомству!
— Взаимно…
— Вы что-то хотели спросить?
— Говорят ли местные жители по-русски?
— Практически нет, впрочем, как и на иных европейских языках. Разве что некий господин Теодоракис, да еще пара человек в окружении здешнего митрополита.
— Досадно.
— Я вам больше скажу, здешние понтийские греки и греческий-то не всегда знают.
— Но почему?
— Парадокс! Говорят, после завоевания Трапезунда тогдашний султан разрешил местным жителям выбрать, что они хотят сохранить, язык или веру? Греки выбрали христианство.
— Любопытная история. А как отличить грека от турка?
— А никак! Сами посудите, одеваются одинаково, язык тоже один, да и на лицо не слишком отличаются. Все смуглые, как и полагается азиатам!
— Средиземноморский тип, — сообразил поручик.
— Он самый. Есть еще лазы, родственные нашим грузинцам, но тоже мусульмане. Нраву надо сказать, довольно дикого, под стать нашим черкесам. Во всяком случае, так нам рассказывал Теодоракис.
— Полезный должно быть человек.
— Не то слово. Однако будьте с ним настороже.
— Отчего же?
— Да как вам сказать. Персонаж он, несомненно, бывалый и пользу принес во время штурма не малую, но потом взялся показывать, где живут торговцы живым товаром и…
— Что?
— Сдается мне, показывал в основном тех, на кого имел зуб. Во всяком случае, митрополит потом жаловался генералу Хрущову.
— Вы сказали «в основном»?
— Именно. Поскольку в торговле с Черкессией здесь замешаны решительно все!
— Но как же так?
— Выгода-с! — криво усмехнулся лейтенант и, видя, что собеседник не совсем его понял, счел необходимым пояснить. — Когда барыши столь вещественны и значительны, никакая мораль не устоит перед соблазном.
— А вы циник…
— Скорее мизантроп. «Homo homini lupus est» — сказал как-то старик Плавт… и был при этом чертовски прав.
— Человек человеку волк, — задумчиво повторил вслед за моряком цитату из античной комедии гвардейский артиллерист и бывший ракетчик.
— Ну а что вы хотите? Эгоизм и стяжательство в природе людской. И замечу, здесь, на древней земле, сие ощущается особо остро. Местный народец живет насущными заботами, озабочен личным преуспеянием и, если для этого надо продавать рабов, так что с того?