Альбом для марок
Шрифт:
Обозначение полной нелепицы: диссертация о значении онанизма в лунных затмениях.
Я тяжелел, пух, не спал – и однажды под утро проснулся в лужице. Перепугался: болезнь? Ничего не болело, на душе было бодро.
Шурка растолковал:
– Это так и должно быть. Явно, поллюция. Норма! Представляешь, если бы следы оставались? Оранжевые!
Не наш, взрослый фольклор давал нам понять, что любую трудность на свете легко обратить в смех.
– Генерал милиции приводит к себе дешевку: Говорит: – Ты подожди, я сейчас. – И ушел в соседнюю комнату. Долго нет. Ей интересно, она заглянула в замочную скважину,
– В Германии офицер говорит ординарцу: – Увидишь немок, так ты их игнорируй. – Вечером спрашивает: – Ну как, игнорировал? – Так точно, игнорировал в задницу.
Игнорировать в задницу стало ходячим выражением.
После войны Москва покрылась белыми жестяными табличками с черными и красными текстами: ТРИППЕР, СИФИЛИС, ПОЛОВОЕ БЕССИЛИЕ плюс врач и адрес. Чемпионская висела на Неглинной рядом с Музгизом: ВЕНЕРИЧЕСКИЕ БОЛЕЗНИ В ЭТОМ ДОМЕ.
Если красавица на хуй бросается, Будь осторожен — Триппер возможен.И еще – был на грани действительности и химер фасцинирующий, не дающийся в руки артефакт, который…
Зимой сорок первого – сорок второго, на Капельском, во дворе, мальчишка напяливал на палец нечто, что мне напомнило с детства знакомый напальчник. Он надул – и оно не показалось воздушным шариком. Я обмирая спросил, что это.
– Это от женщины, – и он убежал.
…Юлькибернаров пасынок поведал, что когда не хотят, чтобы были дети:
– Надевают, не помню точно, как называется, кажется, имитатор.
Школа – удельнинская, московская – уточнила:
Пошел козел в кооператив, Купил козел презерватив…Гибрид гимназии и борделя – пародия на арию Ленского:
В вашем доме, В вашем доме Я впервые без гондона…Пародия на маяковское Нигде, кроме:
Если хочешь быть сухим В самом мокром месте, Покупай презерватив В Главрезинотресте! Пародия Гоп-со-смыком: Мама, я пекаря люблю, да-да, Замуж за пекаря пойду, да-да, Пекарь делает батоны И меняет на гондоны — Вот за что я пекаря люблю! да-да!Пародия на стереофильм Машина 22–12:
Эх машина ты моя, машина, Дорогой презерватив!– Один наш поехал в Америку. Ему говорят: ты поосторожней, там сплошная зараза. Приходит он в американскую аптеку и просит гондон. Ему говорят: какого размера? А он не знает. Тогда ему говорят: – Пройдите в соседнюю комнату. – В общем, приезжает он из Америки без носа. Ему говорят: мы же тебя предупреждали! – Да я на примерке засыпался.
– Армянин жалуется: – Доктор,
И из рук в руки газетная вырезка – кандидатами в депутаты:
Раису Сыроежкину – от Баковского завода резиновых изделий санитарии и гигиены.
Не прямое и пошлое – к тому же недоступное – назначение, не санитария и гигиена влекли нас, – но миф, запретность, неуловимость и – превыше всего – чарующая эфемерность, бархатистое прикосновение талька к губам, всасывание нежного пузырька, осторожный прикус зубами и одновременное закручивание пальцами до границы, за которой он лопнет. О музыкальное шуршание готового пузырька по зубам на уроке – неожиданно хлоп! – и училка делает вид, что ничего не было.
Обладание презервативом – ступень блаженства и степень взрослости.
Мы толклись в аптеках, слушая эвфемизмы:
– Два пакетика.
– Две резиночки.
Раз даже: – Два петушка.
Передавали друг другу разведанные или только что сочиненные народные способы приобретения: ни одна провизорша нам, зеленым, неположенный и дефицитный товар бы не продала.
Мы продумали операцию. Высмотрели у удельнинской аптеки подходящую кандидатуру,
Дед был, как из Некрасова – борода лопатой, грязная светлая рубаха, на голове шляпа грибом, какие когда-то любили пахари. Шурка извлек пачку гвоздиков (тройка – пара, рубль – штука) и направился к жертве:
– Дед, купи нам гондон!
– Стыдно мне, стар я…
– А ты скажи – сыну.
Дед колебался. Шурка помахал папиросами:
– Мы тебе закурить дадим!
Дед взял монеты и вздыхая пошел на крыльцо. Минут через десять спустился, обескураженный, и протянул сорок три наши копейки:
– Говорят, нету.
Шурка широким жестом дал ему за старание папиросу.
Неудача не огорчила. Больше того, мы ликовали – может быть, подсознательно понимая, что наконец-таки проявили волю. Судьба дала нам случай проявить волю и воображение, когда настало лето сорок седьмого года.
Ни до, ни после в Удельной не было таких ближних и подходящих дачниц. Мы подбросили пятиалтынный: Шурке выпала Лялька, мне ее двоюродная сестра Леночка.
Поначалу Шурка имел успех и звание генерал Морозов, но вскоре возник Авдотьин дачник, рыжий Женька:
– Я еврей, а фамилия Баранов, – и захихикал.
Лялька предпочла социально близкого, и оскорбленный Шурка влез в линялую тельняшку и явился, помахивая армейским ремнем с бляхой. Они ушли толковать в Сосенки, а мы на скамейке ждали – вернее, жаждали крови. Крови не пролилось.
По три раза на дню Леночка с судками ходила в детский сад, где Лялькина мать была за врача, и каждый раз сворачивала в наш переулок. Я ее поджидал, и мы говорили, не могли наговориться о всяком – от Розы Каганович до прочитанного. Однажды приложились сухими губами.
В августе ее увезли в Винницу, и я от нечего делать приударил за Лялькой – удачно. Тут ход конем сделал давно приглядывавшийся к нам дачник Фелька, сын чекиста-дзержинца. Дзержинец хвастал, что по профессиональной необходимости выкуривает сто штук в день и что белополяки у него на спине вырезали БОЛЬШЕВИК. Хоть бы сообразил, что мы каждый день на речке видим его гладкую жирную спину.