Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
лого. Опубликованная в недавнем времени заметка Бло
ка о «Двенадцати» 28, не разъясняя ничего, подтверж
дает только искренность его творческих замыслов —
искренность, в которой никто из знающих Блока не сом
невался.
Если художественное произведение неясно, то никакие
комментарии ничего к ним не прибавят. Ясность, однако
приличествует мысли, и поскольку в «Двенадцати» отра
зилось отношение Блока к современности, оно может
быть
веке. В представлении многих, Блок, по написании «Две¬
надцати», стал «большевиком»; приняв совершившееся
понес за него ответственность. Столь примитивное толко
вание устраняется даже тем немногим, что доступно
в настоящее время обнародованию из личных о нем вос
поминаний.
«...на память о страшном годе» — написал Блок на
моем экземпляре «Двенадцати», а весною этого года
27
перебирая вместе со мною возможные названия для моей
книги, сказал уверенно: «Следующий сборник (после
«Седого утра»), куда войдут «Двенадцать» и «Скифы»,
я назову «Черный день».
Этого «страшного» и «черного» не обходил он молча
нием в разговорах, не смягчая и не приукрашивая, а
лишь пытался осмыслить и освятить. <...>
В чем же «дело»? Для Блока — в безграничной нена
висти к «старому миру», к тому положительному и
покойному, что несли с собою барыня в каракуле и
писатель-вития. Ради этой ненависти, ради новой бури,
как последнюю надежду на обновление, принял он
«страшное» и освятил его именем Христа.
Помню, в дни переворота в Киеве и кошмарного по
обстановке убийства митрополита, когда я высказал свой
ужас, А. А. с необычною для него страстностью в голосе
почти воскликнул: «И хорошо, что убили... и если бы
даже не его убили, было бы хорошо». Говорил это чело
век глубоко религиозный, вовсе не чуждый обрядности —
тот самый, что в минувшем году, по поводу не вполне
почтительного моего эпитета, относящегося к лицу духов
ному, неодобрительно нахмурился, пояснив, что очень
уважает русское духовенство 29.
«Относитесь б е з л и ч н о , — говорил он в трудные дни,
отзываясь на мои сетования обывательского с в о й с т в а , —
я приучаю себя относиться безлично — это мне иногда
удается». И в тягостной обстановке материальной необес
печенности, неуверенности в завтрашнем — в сегодняш
нем дне, в водовороте низких страстей и фантастиче
ских слухов «из первоисточников» пребывал он бесстра
стным и смотрел, поверх мутного потока современности,
вдаль...
После
сать стихи. Неоднократно пытался я говорить с ним об
этом, но объяснения А. А. были сбивчивы и смутны.
«Разреженная атмосфера... множество захватывающих и
ответственных дел...» Одобрив как-то мое стихотворение,
он тут же высказал удивление, что «можно, оказывает
ся, и в наше время писать хорошие стихи». «Было бы
не совсем добросовестно взваливать все на трудные вре
м е н а , — произнес он в конце 1920 г о д а , — мешает писать
также и чрезмерная требовательность к себе». В самом
начале 1921 года почувствовал он, по его словам, что
28
«что-то началось в нем шевелиться, части остановивше
гося механизма приходят в движение»; раннею весною
стал уверенно говорить о приближении иных, допуска
ющих творческую деятельность, условий — и тогда же
заболел смертельно.
Последние годы, как отметил я выше, жил А. А. «на
людях». Начав с работы в Театральном отделе, посвятил
он затем много времени и сил «Всемирной литературе»,
где до последних своих дней состоял членом коллегии
экспертов; председательствовал в совете по управлению
Большим драматическим театром, входил в состав прав
ления Союза писателей и других литературных органи
заций, основал петроградское отделение Союза поэтов
и долгое время в нем председательствовал.
Работу в Репертуарной секции Театрального отдела
вел он на первых порах энергично, вкладывая в нее
присущие ему внимание и добросовестность; в дальней
шем, однако, отстранился от председательствования в
секции, а затем и вовсе порвал связь с Театральным от
делом. С этим периодом (конец 1918 и начало 1919 года)
связано у меня воспоминание об исполненной, по пору
чению А. А., работе по переводу для Театрального от
дела трагедии Грильпарцера 30. От начала моего труда
и до его завершения входил он во все подробности, да
вал указания и, по окончании работы, немало потратил
усилий на преодоление препятствий канцелярского свой
ства, связанных с оплатою труда.
В качестве члена коллегии «Всемирной литературы»
и редактора Гейне привлек он меня в конце 1918 года
к переводу гейневской прозы и стихов, а затем и к ре
дакционной работе. Изумительны и беспримерны тща