Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
Я понимал, что сижу у постели умирающего, близко
го и очень дорогого мне человека, но мне не верилось,
что он может умереть, надеялся, должно быть, на чудо.
Мне показалось, что долго сижу.
Александр Александрович тяжело дышит, лежит с за
крытыми глазами, должно быть, задремал. Наконец
решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он
услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыб
нулся и тихо сказал:
— Простите меня,
устал.
Это были последние слова, которые я от него
услышал.
Больше я живого Блока не видел.
Вечером 3 августа доктор Пекелис вышел из комнаты
больного с рецептом в руках. Жена осталась с больным.
На мой вопрос, как больной, Пекелис ничего не отве
тил, только развел руками и, передавая мне рецепт, сказал:
— Постарайтесь раздобыть продукты по этому рецеп
ту. Вот что хорошо бы п о л у ч и т ь . — И он продиктовал: —
Сахар, белая мука, рис, лимоны.
4 и 5 августа я бегал в Губздравотдел.
На рецепте получил резолюцию зам. зав. Губздрав-
11*
323
отделом, адресованную в Петрогубкоммуну. В субботу
6 августа заведующего не застал. Пошел на рынок и ку
пил часть из того, что записал. Рецепт остался у меня.
В воскресенье 7 августа утром звонок Любови Дмит
риевны:
— Александр Александрович скончался. Приезжайте,
пожалуйста...
ПОХОРОНЫ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Александр Александрович скончался в воскресенье
7 августа, и только во вторник 9 августа стало известно,
что похороны могут состояться утром 10 августа.
Объявление о смерти и похоронах Блока поместить в
газеты было уже поздно, оно в лучшем случае появилось
бы в день похорон.
Организации, взявшие на себя похороны поэта — Дом
искусств, Дом ученых, Дом литераторов, Государственный
Большой драматический т е а т р , — и издательства «Всемир
ная литература», Гржебина и «Алконост» решили попы
таться срочно отпечатать и расклеить по городу афишу
с извещением о времени похорон Блока.
Тысячу экземпляров афиши удалось напечатать в
театральной типографии на Моховой за четыре часа, и к
семи часам вечера 9 августа афиша была расклеена на
главных улицах Петербурга. Расклейщикам помогала
большая группа студентов Петербургского университета.
Вечер был светлый. Небольшая афиша на голубой
бумаге, напечатанная жирным черным шрифтом, привле
кала внимание прохожих.
Люди останавливались, группами обсуждали горестное
сообщение, а некоторые, прочитав, молча, поспешно рас
ходились.
А примерно с девяти
на Офицерской, у дома, где жил Блок, уже собирался
народ. Всем хотелось попрощаться, отдать последний
долг, поклониться поэту.
Очередь к гробу растянулась далеко по Офицерской.
Люди медленно со двора поднимались по узкой лест
нице. Взволнованные, они проходили мимо гроба, низко
кланялись праху поэта, укладывали цветы и, роняя сле
зы, выходили, уступая дорогу другим.
Лицо покойного за болезнь так изменилось, что в гро
бу его невозможно было узнать.
324
К моменту выноса перед домом собралась громадная
толпа людей. У многих в руках были цветы.
Печальная процессия направилась по Офицерской
улице мимо сгоревшей в первые дни революции тюрьмы
«Литовский замок», мимо Мариинского театра, через Ни
колаевский мост (теперь мост Лейтенанта Шмидта) и
дальше — по линиям Васильевского острова — на Смо
ленское кладбище. Из массы людей, стоявших на тротуа
рах, многие присоединялись к процессии.
Весь путь от дома на Офицерской до кладбища, около
шести километров, близкие и друзья Александра Алек
сандровича высоко несли открытый гроб на руках.
Похоронили Александра Александровича Блока на
Гинтеровской дорожке Смоленского кладбища.
M. ГОРЬКИЙ
A. A. БЛОК
...Иногда мне кажется, что русская мысль больна
страхом пред самою же собой; стремясь быть внеразум-
ной, она не любит разума, боится его.
Хитрейший змий В. В. Розанов горестно вздыхает в
«Уединенном»:
«О, мои грустные опыты! И зачем я захотел все
знать? Теперь уже я не умру спокойно, как надеялся».
У Л. Толстого в «Дневнике юности» 51 г. 4.V сурово
сказано:
«Сознание — величайшее моральное зло, которое толь
ко может постичь человека».
Так же говорит Достоевский:
«...слишком сознавать — это болезнь, настоящая, пол
ная болезнь... много сознания и даже всякое сознание —
болезнь. Я стою на этом».
Реалист А. Ф. Писемский кричал в письме к Мельни-
кову-Печерскому:
«Черт бы побрал привычку мыслить, эту чесотку
души!»
Л. Андреев говорил:
«В разуме есть что-то от шпиона, от провокатора».
И — догадывался:
«Весьма вероятно, что разум — замаскированная, ста