Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения
Шрифт:
Боясь на листьях оступиться.
Вошел и сел, не взяв билет,
По старой памяти, по блажи...
Тебе уже не двадцать лет,
Не тридцать лет, не сорок даже.
Ты ни одной строки не стер
В театроведческом конспекте.
Природа учит, как актер,
Искусству жить, искусству смерти.
Ты умер — а она опять
К игре без промаха готова.
Искусство жить и умирать —
Ее бессмертная основа.
А близ дороги кольцевой —
Как
И ты коснешься головой
Звенящих нитей паутины,
И ты приляжешь на ковер
И отдохнешь на перегное,
Ведя предсмертный разговор
С охладевающей землею.
1975
* * *
Под ветреными облаками
На тротуарах городских
Мы исполняем каблуками
Напевы выдумок своих.
И наши судьбы бродят рядом,
Как мы, толкаются взашей
Под абажурным жарким взглядом
Больных горячкой этажей.
И по верхушкам пробегая
Садовых лип и тополей,
Вступает музыка — такая,
Как мы, но чище и смелей.
А нам бы вслушиваться только,
Гонять надежду по следам.
К чему стадами течь без толка
По освещенным городам?
Я песню каменную выну,
Прочищу легкие до дна,
Пока меня толкает в спину
Живого вечера волна.
Что значили бы время, место —
Отмеренная скорлупа —
Когда б не эта, у подъезда
Консерваторского, толпа!
1975
* * *
Устал бежать: пошла дорога в горку.
Автобус рядом, поднажал бы — сел,
Но, кажется, я различил семерку
Из номера 187.
Бежать не надо: мне на сто тридцатый.
Вот закурю — глядишь, и подойдет...
Какой-то теплой и дождливой датой
Наш летний город в памяти живет.
Прошедшее мое — надежный угол,
Там двое недоверчиво нежны,
И в луже разбегающимся кругом
Их отражения искажены.
В нас ликовала сдержанная сила,
Мячом казался шар земной — лови!
Любовь? Не знаю... Но другое было,
Немногим хуже счастья и любви.
Звенела медь в оттянутых карманах,
Гуляла грусть, в ушах твоих звеня.
Я говорил о замыслах и планах,
И ты, как должно, верила в меня.
И заполночь дышал туманом город,
И сущность жизни знавший пешеход,
Дивясь, ловил обрывки разговора,
В котором было — все наоборот.
1976
* * *
Жизнь
Что было нужно — за день наверстала.
Застольный шум, а посредине — ты:
Слегка паришь, но выглядишь устало.
Накрытый стол немало обещал,
Но разговор не ладился, как будто
Какой-то сговор вас отягощал,
Исподтишка встревая поминутно.
О Господи, как фантастичен быт!
Искажены смеющиеся лица.
Кто с кем тут рядом и зачем сидит,
На что озлоблен и чего боится?
Хозяюшка, отсюда не взлетишь.
Оскалит рот насмешливая вечность.
Погасишь свет — и ясно различишь
За окнами таящуюся нечисть.
И вправду мир покажется тюрьмой,
Дыханье — счастьем и прогулка — волей.
Что с нами происходит, Боже мой,
На этом самом жутком из застолий?
Март. Ночь. Москва. Гостеприимный дом.
Отменный спирт расходится по кругу.
Хозяйка, слушай, а за что мы пьем,
Зачем мы здесь — и кто мы все друг другу?
Пускай хоть выпьем каждый за свое
Под общий звон фужеров или рюмок.
Я — пью за волчье сладкое житье,
За свет звезды над участью угрюмой.
Хозяюшка! За звучным шагом — шаг,
Земля за нас, она спружинит мягко,
И каждый дом — по крайности, очаг,
И смертный мир — не больше, чем времянка.
1976
* * *
С.Гандлевскому
Вот и снова в предосенний день
Побредем по глянцу площадей,
Поразмыслим, чем же год отмечен.
А земля нас тащит за собой
В орбитальный космос голубой.
Год шестой от нашей первой встречи.
Все родное — в памяти родней.
До прекрасных августовских дней
Берегу тепло под полушубком.
Дорожу пожатием руки —
И живу, резону вопреки,
В этом крае, вымершем и жутком.
В августе с друзьями посидим.
Папирос замысловатый дым
Тянется в распахнутые окна.
Капает на кухне самогон.
И огонь заката вознесен
В облака торжественно и вольно.
К высоте распространится речь.
Будет лето медленное течь,
Занавеска светлая — качаться.
В августе присядем у стола.
Жизнь — она ведь все-таки была
И пока не думает кончаться.
1976
* * *
Земли осенней черные пласты
Еще не разворочены дождями,