Алистер
Шрифт:
Потому что я не примитивное существо и умею лавировать. Как-то упоминал, что можно находиться от клиента дальностью в километрах, в ста километрах. А у меня такого не было. В одном помещении — да, в разных городах — нет. Я не пользовался этой привилегией. До последнего бился за внимание клиента.
Но вдруг образ Жака сыграл со мной злую шутку.
Что-то отвлекло меня, и я снова пялился в пустой ящик. Как скучно. Я закрыл его, но оттуда вышел интересный звук. Не скрип, что-то повесомее. Открываю — ни листочка. Ни железной стружки, ни иголки, покоцанного
Но это ещё не всё. На моих чёрных перчатках нет характерных для покрошенного грифеля пятен. А я очень-таки надавил на него, но не до хруста… Какой-то слишком он твёрдый.
Проверяю наощупь через перчатки неизвестный объект и беру-таки крошку, посыпав на ладошку. Белые пылинки опали мне на руку, добавляя контраста. Вышло красиво. Достаю теперь крошку побольше и аккуратно кладу. Что-то мне это напоминает. Добавляю к собранному самый большой кусочек и от увиденного медленно раскрываю рот. Вроде бы достал всё.
Материал кусочков мне очень напоминал что-то своё. И я окончательно убедился по цвету, форме, материалу, что это осколки моей маски. Без сомнений.
Пересыпал в карман брюк отколовшиеся составляющие и повернулся вовремя, чтобы успеть принять непринуждённую позу.
— Я готова, — вошла Банжамин.
— Ладно, я пойду, — за этими словами я скрывал, насколько сильно я обескуражен новой находкой.
— Как? — разочарованно спросила она.
— Мне пора. Но я не ухожу навсегда, завтра мы ещё увидимся.
У неё есть утешительный приз, а у меня… Не фиг жаловаться!
— М-м… ты знаешь колыбельные?
— Я? Нет. С чего бы?
Обожаю вопросы живых. Они всегда приносят в мою жизнь нечто новенькое и тренируют меня на фантазию. Я пел песню в караоке — то была прихоть клиента. Это считается за колыбельную? Или мотивчик не тот? Я отжёг в том караоке, как сейчас помню.
— Отец мне никогда не пел, и я подумала, что ты сможешь в отличие от него. Но раз не знаешь, то иди. Извини, что задерживаю.
Эта девчонка проверяет меня? Она бросила мне вызов.
— Я спою тебе. Придумаю на ходу. Ложись. И не смотри так. Ты выиграла.
— Я не этого добивалась, — притворно добавила Банжамин.
— Ага, верю. — И уложил её, а сам устроился с краю.
Без понятия, как я буду тут выкручиваться и придумывать какое-то стихи, выдавая его за открытие искусства. По-иному не выдам. Исключено. Но всё же… я мало что придумывал с рифмой, только когда из меня пышел энтузиазм и хвастался своими знаниями. Красовался. Мне нечего доказывать, но я повёлся. В какой раз. Бесконечность учит лишь забывать про настоящую жизнь, а не сочинять песни.
— Придумываешь? — заметила продолжительную паузу. Мне за неё как-то неудобно.
— Да.
— Может, дать тебе листочек с карандашиком?
— Я не маленький, — огрызнулся я, что вызвало две самые искренние улыбки за сегодня.
Банжамин с нетерпением ждала, когда я сложу слово к
Сложив ещё пару строк, я положил руку на деревянное изножье, которая была к нему ближе, и стал отбивать ритм — неспешный, вполне подходящий для детской колыбельной.
Банжамин затаила дыхание. Я отчего-то сильно забоялся.
— За окном нам дождь пробьёт, как колокол, что сводит счёт…
Девочка переводила взгляд с меня на пальцы без перчатки на изножье. Начало недетское, но со мной шутки плохи.
— Он нас зовёт в холодный год, где сопят дети напролёт.
— Ты уверен, что…
— Тш-ш, — многозначительно приставил палец к губам. — Где ненасытный зритель?
Банжамин ретировалась, принимая прошлое положение, подбирая одеяло. Как же это… тепло.
— И плача там не видно, в краю далёком дивном, где человек невинен и весело живёт. — Стук не прекращался, но я немного поменял ритм, сменяя на более яркий. Когда эта строчка закончилась, я вернулся к медленному ритму: — Ведь судьбы всех для нас важны, ведь всем на свете мы нужны. Мы помним тех, кто дорожил и с нами вовсе не тужил.
Прождал паузу, вскоре заиграл:
— Нам было радостно, поверь, за наших ближних и друзей, — я обратился к Банжамин. — Но дело вовсе не о том. О том, что погружает в сон.
Наверное, я ужасно ошибался раньше: Банжамин даже зевнула. Или это из-за моего содержания? Он скучный? Не важно.
— И плача там не видно, в краю далёком дивном, где человек наивен и весело живёт.
Прикрывает веки.
— Я помню, спал мой давний друг, не тихий он ни на чуть-чуть. Я помню, как смотрел в лицо… И не врало оно, — неосмысленно резко отчеканил я. — И плача там не видно, в краю далёком дивном, где человек парит в нём, стремяся вдаль, вперёд.
Банжамин уже не притворялась — она хочет спать, плакала же. Она наконец засопела, усталая и измотанная. Через пару секунд девочка спала, после чего я неосознанно продолжил. Это происходило со мной само собой. Я не смел обрывать этот поток.
— Куда он шёл — туда за ним, я не боялся: он раним. Но не поверил тем словам — закрыть глаза б ему не дал. — Ускорил темп: — И сколько б ни скрывался, я сразу попадался, в тот взгляд его опасный, один от сна удрал…
Какое-то время просто стучал по дереву в унисон уходящей мелодии и вперился в одну точку. Жаль, что это дерево не принесёт мне удачи. Я не замечал вокруг себя ничего, просто задумался о чём-то и перевёл взор на спящую девчушку, которую ещё столько испытаний ждёт на пути. Дети вообще не заслуживают доедать объедки с родительского стола. Но почему-то такая практика повторяется поколение за поколением, особенно если семья богата или совсем наоборот. Всё же рухнет… А у кого-то уже рухнуло.