Аналогичный мир - 4

Зубачева Татьяна Николаевна

— Нет, Рома. И хватит об этом.

Захар вошёл в кухню и сел на своё место.

— Уехал. Я думаю, папа, ты прав. Дважды такое не бывает.

— Такое, а если… — Елизавета Гермогеновна не стала договаривать.

Степан Медардович с улыбкой оглядел сыновей и жену и повторил:

— Обходилось раньше, обойдётся и теперь.

Захар улыбнулся.

— Тоже игра, отец, так?

— Верно, — кивнул Степан Медардович.

— Дёргать смерть за усы, а бога за бороду, — улыбнулся и Роман. — Игра княжеская, согласен.

Елизавета Гермогеновна вздохнула.

— Ну,

раз это игра, то я молчу.

— Спасибо, княгиня, — Степан Медардович с чувством поцеловал ей руку.

Захар и Роман рассмеялись.

Бурлаков постелил сыну на диване в кабинете. И, как ни устал Андрей, но войдя в кабинет и увидев книжные полки по стенам, не удержался от завистливого:

— И это ты всё прочитал?

Бурлаков горько улыбнулся: жалкие остатки и попытки хоть частично восстановить утраченное, правда, кое-что сданное тогда на хранение в университетскую библиотеку, сохранилось, но как же это далеко от былого… Но ответил весело.

— У тебя ещё всё впереди.

— С собой же не возьмёшь, — сразу ответил Андрей, чтобы профессор не подумал, что он остаться решил. А вот это да, лучше прямо сейчас и решить. — Вот ещё что. Как мне тебя называть? Не папочкой же? А на пахана ты не тянешь. Кликуха хоть есть, или там, — он ткнул пальцем в пол, намекая на подполье, — не заработал?

— Не умножай свою печаль излишними знаниями, — сразу и очень серьёзно ответил Бурлаков. — Кому надо, те знают, а тебе незачем.

— Ага-а, — задумчиво согласился Андрей. — Ясно-понятно. Ну, а мне как?

— Как хочешь, — пожал плечами Бурлаков.

Но Андрей его равнодушию не поверил.

— На… батю согласен?

— Да, — сразу и даже, к удивлению Андрея, с радостью согласился Бурлаков.

— Замётано, — кивнул Андрей.

На этом они и расстались на ночь.

Бурлаков ушёл в спальню, разобрал постель и прислушался. Вроде хлопнула дверь ванной, Серёжа сказал, что бритва у него с собой, хотя вряд ли он будет бриться, да и что там брить, он же мальчик совсем, ну вот, вот оно и наступило, снова дверь ванной, кабинета, мальчик лёг. Мучительно хотелось пойти посмотреть, удобно ли ему, но понимал, что делать этого нельзя, реакция непредсказуема, нет, надо ложиться и спать, господи, какой был день…

Андрей разделся до трусов, откинул одеяло и лёг, укрылся, нашарил выключатель настенной лампы — всплыло вдруг в памяти смешное слово «бра» — и щёлкнул им. Темнота оказалась светлее, чем дома, фонарь, что ли, за окном, и не такой тихой, что-то где-то булькало и переливалось. Ну, что же, это он сделал, смог, переломил себя. И неплохо, в общем-то, получилось. На все его условия согласились, он ничем не поступился и Эркина не обделил. А на свадьбу он устроит, всех соберёт, то-то у профессора глаза на лоб полезут. Об игре в поезде Андрей уже не думал. Мало ли что бывает, было, да и прошло. И спал он спокойно. Без снов.

Бурлаков лежал без сна, в каком-то странном забытьи. Не было ни мыслей, ни чувств, пустота, но тёплая, нестрашная и очень приятная пустота

покоя. Какие же слова нашла Женя, что мальчик понял и приехал. Да за одно это… это неважно, всё неважно, здесь, совсем рядом, за стеной спит его сын, чудо всё-таки есть. Выжил, сохранил память и рассудок, и… чудо, и ещё раз чудо, и ещё раз. Он засыпал и просыпался от страха, что ничего не было, и прислушивался, пытаясь уловить за стеной дыхание.

Когда в очередной раз Бурлаков открыл глаза, окно — он вечером забыл задёрнуть штору — было серым. Значит, утро. Он откинул одеяло и сел. На часах уже начало восьмого. Мальчик пусть спит, конечно, но чайник надо поставить, и что-нибудь из еды, чтобы, когда проснётся, всё было готово.

Бесшумно двигаясь, он навёл порядок в спальне и пошёл на кухню. В кабинет он не заглянул: мальчику это может не понравиться, ещё подумает, что за ним следят. Обычно утром Бурлаков ограничивался чаем с бутербродами, но сегодня не простое воскресенье, да, а где-то у него было сало, яичница с салом — это то, что нужно молодому голодному парню.

Андрей, проснувшись, не сразу сообразил, где он и почему вокруг так много книг. В библиотеке ему ещё не приходилось ночевать. А, сообразив, тихо засмеялся и сел, спустив ноги на пол. Тот показался приятно прохладным, и Андрей, не обуваясь, как был, в одних трусах, встал и пошлёпал на кухню, где упоительно пахла и трещала на огне яичница.

— А чего, утро уже?

Бурлаков вздрогнул и обернулся. Его сын. Взлохмаченный, полуголый, стоя в дверях кухни, протирал кулаками глаза. Как… как когда-то, теми же детскими движениями. Но белая кожа, туго обтягивающая костлявое худое тело, испещрена, исполосована шрамами и рубцами, торчат шары коленных суставов, шишки сросшихся переломов на рёбрах… У Бурлакова вдруг ослабли руки, и тарелка звонко ударилась о край стола, отскочила, раскалываясь на две половинки, и уже на полу разбилась на мелкие осколки.

— Ты чего? — удивился Андрей.

Он наконец протёр глаза и удивлённо смотрел на Бурлакова, на его побледневшее застывшее лицо.

— Ничего, — глухо ответил Бурлаков, отворачиваясь к плите, чтобы не броситься обнять и прижать к себе этого изломанного, изорванного беспощадной вражеской силой мальчика. — Иди, умывайся. Завтракать будем.

— Пожрать я завсегда, — согласился Андрей, поддёргивая сползающие трусы, и, уже повернувшись уходить, сообразил: — А-а, так ты этого, — он похлопал себя по груди, — испугался? Ништяк, зажило уже всё.

Он изобразил залихватский блатной плевок и вышел из кухни.

Собирая осколки, Бурлаков слышал, как он, насвистывая, возился в ванной, ходил то в прихожую за своей сумкой, то в кабинет. И наконец Андрей вошёл в кухню уже в джинсах и аккуратно заправленной и застёгнутой на все пуговицы рубашке, свежевыбритый, со сверкающими в кудрях надо лбом каплями воды.

— А вот и я! Пожрать ещё есть что?

— Садись, — улыбнулся Бурлаков. — Кофе хочешь?

— А ну его к богу в рай, — весело отмахнулся Андрей, усаживаясь к столу. — Чай не в пример лучше.