Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Толстой Лев Николаевич

* № 190 (рук. № 101).

ЭПИЛОГЪ.

Славянскій вопросъ, начинавшій занимать общество съ начала зимы, все разростаясь и разростаясь, дошелъ къ середин лта до крайнихъ своихъ размровъ. Были сербскія спички, конфеты князя Милана и цвтъ платьевъ самый модный Черняевскаго волоса. Въ сред людей главный интересъ жизни есть разговоръ печатный и изустный; ни о чемъ другомъ не говорилось и не писалось, какъ о славянскомъ вопрос. Кружки столичныхъ людей взаимно опьяняли другъ друга криками о славянахъ, какъ перепела, закросивающія [?] до полусмерти. Издавались книги въ пользу славянъ, чтенія, концерты, балы давались въ пользу славянъ. Собирали деньги добровольно и почти насильно въ пользу славянъ. Боле всхъ производили шума газетчики. Имъ, живущимъ новостями, казалось, что не можетъ быть не важно то, что даетъ такой обильный плодъ новостей. Потомъ шумли вс т, которые любятъ шумть и щумятъ всегда при всякомъ предлог. [1822] Предлоги для шума никогда не переводятся въ цивилизованномъ обществ, гд есть газеты, раздувающія всякія событія, но иногда эти предлоги маленькіе, коротенькіе, но имющіе приличныя вывски, и тогда эти предлоги быстро смняются одинъ другимъ; такіе бываютъ — прізды иностранцевъ:

американцевъ, пруссаковъ, выставки, и боле длинные и съ хорошими словами — голодъ гд нибудь въ Россіи, Общество Краснаго Креста, и теперь явился уже самый большой предлогъ и съ самыми хорошими словами. Какъ бываютъ маленькіе грибы и иногда нсколько маленькихъ сростутся въ одинъ большой, такъ теперь нсколько вздоровъ маленькихъ срослись вдругъ въ одинъ большой вздоръ — славянскій вопросъ. Шумли вс любящіе шумть, но громче всхъ шумли обиженные и недовольные. Слышне всхъ были голоса главнокомандующихъ безъ армій, редакторовъ безъ газетъ, министровъ безъ министерствъ, начальниковъ партій безъ партизановъ. Комокъ снга все наросталъ и наросталъ, и тмъ, кто перекатывалъ его, т. е. городскимъ, въ особенности столичнымъ жителямъ, казалось, что онъ катится съ необычайной быстротой куда то по безконечной гор и долженъ дойти до огромныхъ размровъ. А въ сущности налипъ только снгъ тамъ, по городамъ, гд перекатывали комъ, а когда они устали перекатывать, шаръ остановился и растаялъ и развалился отъ солнца. Но это стало замтно уже гораздо посл. Въ то же время какъ запыхавшiеся, разгоряченные въ азарт, они, возбуждая себя крикомъ, катили этотъ шаръ, нетолько имъ самимъ, но и постороннимъ самымъ спокойнымъ наблюдателямъ казалось иногда, что тутъ совершается что то важное. Если же кому и казалось, что все это есть вздоръ, то т, которые такъ думали, должны были молчать, потому что опасно было противурчить бснующейся толп и неловко, потому что все бснованiе это было прикрыто самыми высокими мотивами: рзня въ Болгарiи, человчество, христiанство.

1822

На полях написано: Отбирали деньги у нищихъ для угнетенныхъ, которые такъ зажирли, что не хотли драться.

Свіяжскій и Степанъ Аркадьичъ нетолько христіане, но православные.

У Лидіи Ивановны разрывалось сердце. Дамы во [1 неразобр.] покупали револьверы. Тероръ со всми призн[аками]. Встрчаясь, боятся, разумъ не обязателенъ. И во глав тже ограниченные, гордые своей честностью и страшные

Ошалвшимъ людямъ, бснующимся въ маленькомъ кружк, казалось, что вся Россiя, весь народъ бснуется вмст съ ними. Тогда какъ народъ продолжалъ жить все той же спокойной жизнью, съ сознанiемъ того, что судьбы его историческiе совершатся такiя, какiя будутъ угодны Богу, и что предвидть и творить эти судьбы не дано и не велно человку. [1823]

Послднiй годъ былъ очень тяжелый годъ для Сергя Ивановича. Никто кром его не зналъ всего, что онъ перенесъ въ этотъ годъ. Для знавшихъ его онъ былъ точно такой же, какъ всегда, умный, прiятный собесдникъ, полезный, образцовый общественный дятель, знаменитый ораторъ и даже ученый, написавшiй какую то очень ученую книгу. Но никто не зналъ, что эта то книга и была источникомъ его затаенныхъ страданiй. «Опытъ обзора основъ и формъ государственности» была книга, надъ которой онъ работалъ 6 лтъ. Многiя части этой книги были напечатаны въ повременныхъ изданiяхъ и получили одобренiе знающихъ людей. Другiе части были читаны Сергемъ Ивановичемъ людямъ своего круга, и тоже все это было признано «замчательнымъ». Книга эта посл тщательной отдлки была издана въ прошломъ году и разослана книгопродавцамъ. Ни съ кмъ не говоря про свою книгу, ни у кого не спрашивая о ней, неохотно, равнодушно отвчая своимъ друзьямъ, незнавшимъ о томъ, какъ идетъ его книга, не спрашивая даже у книгопродавцевъ, покупается ли она, Сергй Ивановичъ тайно отъ всхъ, однако зорко, съ напряженнымъ вниманiемъ слдилъ за впечатлнiемъ, которое произведетъ его книга въ обществ и въ литератур. Въ обществ она не произвела никакого. Никто не говорилъ съ нимъ про нее. Даже друзья его, встртивъ его равнодушное отношеніе къ вопросамъ о книг, перестали его о ней спрашивать. Иногда онъ объяснялъ себ это равнодушіе тмъ, что книга была слишкомъ высока, иногда тмъ, что она не нехороша, — нехороша она не могла быть, — но не нужна еще. Въ литератур тоже не было ни слова цлый мсяцъ. Сергй Ивановичъ расчитывалъ до подробности время полученія книги и писанія рецензій, но прошелъ другой, было тоже молчаніе. Только въ «Сверномъ Жук», въ шуточномъ фельетон о пвц, спавшемъ съ голоса, было кстати сказано нсколько презрительныхъ словъ о книг Кознышева, показывающихъ, что книга эта уже давно осуждена и предана на посмяніе. Наконецъ на 3-й мсяцъ въ серьезномъ журнал была критическая статья. Сергй Ивановичъ зналъ и автора статьи. Онъ встртилъ его разъ у Голубцева. Это былъ неокончившій курсъ въ гимназіи фельетонистъ, очень бойкій какъ писатель, но ужасно робкій въ отношеніяхъ личныхъ. Сергй Ивановичъ помнилъ, что онъ старался его покровительствовать и развязать, но что за это фельетонистъ разсердился. Статья была ужасна. Очевидно, нарочно фельетонистъ понялъ всю книгу такъ, какъ невозможно было понять ее. Но онъ такъ ловко подобралъ выписки, что выходило похоже, и все это было остроумно въ высшей степени. Такъ зло остроумно, что Сергй Ивановичъ самъ бы не отказался отъ такого остроумія, — но это то было ужасно. Посл этой статьи наступило мертвое и печатное и изустное молчаніе о книг, и Сергй Ивановичъ видлъ, что его 6-тилтній трудъ, выработанный имъ съ такой любовью и трудомъ, прошелъ безслдно. Онъ пережилъ тяжелое время, онъ переносилъ свое горе совсмъ одинъ, но положеніе его было еще тяжеле оттого, что окончаніе книги и неудача ея отнимали у него цлую отрасль занятій.

1823

Зачеркнуто: <Узнавъ про смерть Анны, Алексй Александровичъ испыталъ ужасъ.> Алексй Александровичъ горячо сочувствовалъ длу. И увлеченіе его этимъ дломъ много способствовало ему загладить тяжелое впечатлніе отъ смерти Анны. Онъ написалъ нсколько записокъ о томъ, какъ должно было вести дло. Но взгляды его на ршеніе вопроса были различны съ взглядами графини Лидіи Ивановны. Графиня Лидія Ивановна въ этомъ дл руководствовалась указаніями Landau. И кром того, любовь ея теперь съ Алекся Александровича была перенесена на одного Черногорца.

Онъ былъ уменъ, образованъ,

здоровъ и дятеленъ и не зналъ, куда употребить теперь всю свою дятельность. Разговоры занимали въ Москв большую часть времени, но онъ, давнишній городской житель, не позволялъ себ уходить всему въ разговоры, какъ это длалъ его неопытный братъ. Оставалось еще много досуга и умственныхъ силъ. Часть этаго досуга онъ посвящалъ на общественную дятельность; онъ говорилъ и въ създ, и въ собраніи, и въ комитетахъ, и въ обществахъ, но и этаго было мало. Онъ не зналъ, куда положить свою дятельность. Поэтому возникшій Славянскій вопросъ былъ для него находка. Онъ взялся за него и составилъ одинъ изъ центровъ деятельности въ Москв. Проработавъ всю весну и часть лта, онъ только въ Июл мсяц собрался похать въ деревню къ брату. Онъ халъ и отдохнуть на дв недли, и еще была у него цль — на мст, въ деревенской глуши, видть тотъ подъемъ народнаго духа, въ которомъ онъ былъ убжденъ. Котовасовъ, давно сбиравшійся побываетъ у Левина, звавшаго его къ себ, похалъ съ нимъ вмст.

II.

Небольшая московская станція желзной дороги была полна народа. Богатые экипажи привозили дамъ и мущинъ. Вслдъ за Сергемъ Ивановичемъ и Котовасовымъ подъхали добровольцы на 3-хъ извощикахъ. У входа дамы съ букетами встртили ихъ и толпою пошли за ними.

— Вы тоже пріхали проводить, — сказала по французски дама, сопутствуемая лакеями.

— Нтъ, я самъ ду, Княгиня. Сколько нынче?

— Пять; стало быть, уже около 300. И пожертвованій, знаете, ужъ до сотни тысячъ отъ графини Лидіи Ивановны прислано. И одинъ молодой человкъ прекрасный просилъ. Не знаю, почему его не приняли. Я хотла просить васъ, я его знаю, напишите.

Сергй Ивановичъ тутъ же, въ тснот перваго класса, написалъ записочку и только засталъ послднюю рчь, которую съ бокаломъ въ рукахъ прочелъ имъ Сверовъ.

— Vous savez, le comte Vronsky part aussi, [1824] — сказала Княгиня.

— Я не зналъ, что онъ детъ. Гд же онъ?

— Онъ здсь. Одна мать провожаетъ его. Онъ, говорятъ, ужасно убитъ. И избгаетъ людей. Все таки это лучшее, что онъ могъ сдлать.

— О да, разумется.

— Вы знаете, что посл этаго несчастья онъ былъ какъ сумашедшій; его насилу вывели изъ этаго состоянія torpeur. [1825] Но теперь боятся больше всего вида станцій желзныхъ дорогъ.

1824

[Вы знаете, граф Вронский тоже отправляется,]

1825

[оцепенения.]

— А, Княгиня! какъ я радъ, что не опоздалъ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, поспшно входя и отдуваясь. Онъ былъ очень красенъ, очевидно посл завтрака. — Пріятно жить въ такое время. А, Сергй Ивановичъ, вы куда?

— Я въ деревню къ брату, — холодно отвчалъ Сергй Ивановичъ.

— А какъ я завидую вамъ.

— Что, вы говорите, Алексй здсь? Я пойду къ нему.

— Какъ онъ становится несносенъ, — сказала Княгиня. — И все одна фраза. И тамъ ему не рады. Такъ и есть. Я думаю, ему непріятно видть его. Вотъ и выпроводили.

— Какое однако общее движеніе народное.

— Parlez lui en route. [1826]

— Да, можетъ быть, если придется. Я никогда не любила его. Но это выкупаетъ многое. Онъ не только детъ самъ, но эскадронъ ведетъ на свой счетъ.

Послышался звонокъ. Вс затолпились къ дверямъ. Добровольцы, изъ которыхъ замтны были особенно 3 — высокій кирасирскій офицеръ въ большихъ сапогахъ, въ Австрійской мундирной фуфайк съ сумкой черезъ плечо, и худой съ ввалившейся грудью юноша въ войлочной безъ полей шляп, и очень пьяный и акуратный артилеристъ, прошли впереди. За ними бросилась толпа.

1826

[ — Поговорите с ним в пути.]

— Le voil`a [1827] — проговорила Княгиня, и Сергй Ивановичъ увидалъ Вронскаго въ длинномъ пальто и широкой шляп (ничего не было въ немъ военнаго), съ опущенными блестящими глазами и нахмуренными бровями.

Онъ шелъ подъ руку съ матерью. Впереди лакей очищалъ имъ дорогу. Вронскій узналъ Княгиню и Сергя Ивановича и приподнялъ имъ шляпу. Постарвшее лицо его казалось окаменлымъ, одни глаза блестли. Выйдя на платформу, они видли, какъ онъ молча, не оглядываясь, пропустивъ мать, скрылся въ отдленіи вагона.

1827

[— Вот он,]

На платформ раздалось «Боже Царя Храни», потомъ крики ура, живіо. Высокій молодой человкъ особенно замтно кланялся, махая надъ головой шляпой и букетомъ, и другіе, высовываясь, благодарили и принимали что то подаваемое имъ въ вагонъ.

Сергй Ивановичъ простился съ Княгиней и, сойдясь съ Котовасовымъ, вошелъ въ биткомъ набитый вагонъ. Положивъ денегъ въ кружку для Сербовъ, они сли у окна и, провожаемые криками, тронулись.

На Царицынской станціи поздъ встртилъ стройный хоръ молодыхъ людей, пвшихъ «Славься» и потомъ «Боже Царя храни». Опять добровольцы кланялись и высовывались, но Сергй Ивановичъ, вышедшій съ Котовасовымъ изъ вагона, не видлъ Вронскаго. Онъ, очевидно, даже нарочно задернулъ свое окно. Котовасовъ нашелъ тутъ много знакомыхъ изъ пвцовъ. Они были очень веселы и хвалились, что они сплись особенно хорошо и еще лучше, чмъ «Славься», поютъ хороводныя псни.

На слдующихъ двухъ станціяхъ были опять встрчи, и, только отъхавъ верстъ 100, гд не было городовъ, поздъ принялъ свой обычный видъ. Котовасовъ перешелъ во второй классъ и разговорился съ добровольцами, a Сергй Ивановичъ, встртившись въ коридор съ Графиней Вронской, разговорился съ нею.

* № 191 (рук. № 103).

ЭПИЛОГЪ.

Въ сред людей, вслдствіи достатка лишенныхъ физическаго труда и не имющихъ внутренней потребности умственнаго труда, никогда не переводятся общіе модные интересы, иногда быстро смняющіеся одинъ другимъ, иногда подолгу останавливающіе вниманіе общества. Интересы никогда не касаются лично тхъ людей, которыхъ они занимаютъ, a имютъ всегда предлогомъ общее благо и относятся къ самымъ сложнымъ и непонятнымъ явленіямъ жизни; а такъ какъ непонятне непонятной жизни отдльнаго человка есть только жизнь и дятельность народовъ и изъ періодовъ жизни народовъ самый непонятный, какъ неимющій еще окончанія, есть не выразившій еще своей цли періодъ современный, то модные эти интересы большей частью относятся къ этому самому, къ современной исторіи, иначе къ политик.