Анна Каренина

Толстой Лев Николаевич

беспрестанно замечал в них новые черты, изменял о них прежние суждения и

составлял новые. Сергей Иванович напротив. Точно как же, как он любил и

хвалил деревенскую жизнь в противоположность той, которой он не любил, точно

так же и народ любил он в противоположность тому классу людей, которого он

не любил, и точно так же он знал народ как что-то противоположное вообще

людям. В его методическом уме ясно сложились определенные формы народной

жизни, выведенные

отчасти из самой народной жизни, но преимущественно из

противоположения. Он никогда не изменял своего мнения о народе и

сочувственного к нему отношения.

В случавшихся между братьями разногласиях при суждении о народе Сергей

Иванович всегда побеждал брата именно тем, что у Сергея Ивановича были

определенные понятия о народе, его характере, свойствах и вкусах; у

Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не было,

так что в этих спорах Константин всегда был уличаем в противоречии самому

себе.

Для Сергея Ивановича меньшой брат его был славный малый, с сердцем,

поставленным хорошо (как он выражался по-французски), но с умом хотя и

довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому

исполненным противоречий. Со снисходительностью старшего брата он иногда

объяснял ему значение вещей, но не мог находить удовольствия спорить с ним,

потому что слишком легко разбивал его.

Константин Левин смотрел на брата, как на человека огромного ума и

образования, благородного в самом высоком значении этого слова и одаренного

способностью деятельности для общего блага. Но в глубине своей души, чем

старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему

приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага,

которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть, и не есть

качество, а, напротив, недостаток чего-то - не недостаток добрых, честных,

благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют

сердцем того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных

представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного. Чем больше

он узнавал брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович и многие другие

деятели для общего блага не сердцем были приведены к этой любви к общему

благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо, и только потому

занимались этим. В этом предположении утвердило Левина еще и то замечание,

что брат его нисколько не больше принимал к сердцу вопросы об общем благе и

о бессмертии души, чем о шахматной партии или об остроумном устройстве новой

машины.

Кроме того, Константину Левину

было в деревне неловко с братом еще и

оттого, что в деревне, особенно летом, Левин бывал постоянно занят

хозяйством, и ему недоставало длинного летнего дня, для того чтобы

переделать все, что нужно, а Сергей Иванович отдыхал. Но, хотя он и отдыхал

теперь, то есть не работал над своим сочинением, он так привык к умственной

деятельности, что любил высказывать в красивой сжатой форме приходившие ему

мысли и любил, чтобы было кому слушать. Самый же обыкновенный и естественный

слушатель его был брат. И потому, несмотря на дружескую простоту их

отношений, Константину неловко было оставлять его одного. Сергей Иванович

любил лечь в траву на солнце и лежать так, жарясь, и лениво болтать.

– Ты не поверишь - говорил он брату, - какое для меня наслажденье эта

хохлацкая лень. Ни одной мысли в голове, хоть шаром покати.

Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно

потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и

навалят бог знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а

поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и то ли дело соха

Андреевна, и т. п.

– Да будет тебе ходить по жаре.
– говорил ему Сергей Иванович.

– Нет, мне только на минутку забежать в контору, - говорил Левин и

убегал в поле.

II

В первых числах июня случилось, что няня и экономка Агафья Михайловна

понесла в подвал баночку с только что посоленными ею грибками,

поскользнулась, упала и свихнула руку в кисти. Приехал молодой болтливый,

только что кончивший курс студент, земский врач. Он осмотрел руку, сказал,

что она не вывихнута, наложил компрессы и, оставшись обедать, видимо

наслаждался беседой со знаменитым Сергеем Ивановичем Кознышевым и

рассказывал ему, чтобы выказать свой просвещенный взгляд на вещи, все

уездные сплетни, жалуясь на дурное положение земского дела. Сергей Иванович

внимательно слушал, расспрашивал и, возбуждаемый новым слушателем,

разговорился и высказал несколько метких и веских замечаний, почтительно

оцененных молодым доктором, и пришел в свое, знакомое брату, оживленное

состояние духа, в которое он обыкновенно приходил после блестящего и

оживленного разговора. После отъезда доктора Сергей Иванович пожелал ехать с

удочкой на реку. Он любил удить рыбу и как будто гордился тем, что может

любить такое глупое занятие.