Анна Каренина

Толстой Лев Николаевич

Константин Левин, которому нужно было на пахоту и на луга, вызвался

довезти брата - в кабриолете.

Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже

определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли

покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо-зеленая, не налитым, еще легким

колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним

кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам,

когда ранняя

гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары с

оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда

присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами,

и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися

кучами стеблей выполонного щавельника.

Было то время, когда в сельской работе наступает короткая передышка

пред началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы народа

уборки. Урожай был прекрасный, - и стояли ясные, жаркие летние дни с

росистыми короткими ночами.

Братья должны были проехать через лес, чтобы ехать к лугам. Сергей

Иванович любовался все время красотою заглохшего от листвы леса, указывая

брату то на темную с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистниками,

готовящуюся к цвету старую липу, то на изумрудом блестящие молодые побеги

дерев нынешнего года. Константин Левин не любил говорить и слушать про

красоту природы. Слова снимали для него красоту с того, что он видел. Он

поддакивал брату, но невольно стал думать о другом. Когда они проехали лес,

все внимание его поглотилось видом парового поля на бугре, где желтеющего

травой, где обитого и изрезанного клетками, где сваленного кучами, а где и

вспаханного. По полю ехали вереницей телеги. Левин сосчитал телеги, остался

довольным тем, что вывезется все, что нужно, и мысли его перешли при виде

лугов на вопрос о покосе. Он всегда испытывал что-то особенно забирающее за

живое в уборке сена. Подъехав к лугу, Левин остановил лошадь.

Утренняя роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей

Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете

до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было

Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко

обвивалась около колес и ног лошади, оставляя свои семена на мокрых спицах и

ступицах.

Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее

и вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с

выспевающими

семенами трава была почти по пояс на заливном месте.

Перейдя луг поперек, Константин Левин вышел на дорогу и встретил

старика с опухшим глазом, несшего роевню с пчелами.

– Что? или поймал, Фомич?
– спросил он.

– Какое поймал, Константин Митрич! Только бы своих уберечь. Ушел вот

второй раз другак... Спасибо, ребята доскакали. У вас пашут. Отпрягли

лошадь, доскакали.

– Ну, что скажешь, Фомич, - косить или подождать?

– Да что ж! По-нашему, до Петрова дня подождать. А вы раньше всегда

косите. Что ж, бог даст травы добрые. Скотине простор будет.

– А погода, как думаешь?

– Дело божье. Может, и погода будет.

Левин подошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не скучал

и казался в самом веселом расположении духа. Левин видел, что, раззадоренный

разговором с доктором, он хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось

скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов к завтрему и решить

сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его.

– Что ж, поедем, - сказал он.

– Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок, однако! Хоть не ловится, но

хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь дело с природой. Ну что за

прелесть эта стальная вода!
– сказал он.
– Эти берега луговые, - продолжал

он, - всегда напоминают мне загадку, - знаешь? Трава говорит воде: а мы

пошатаемся, пошатаемся.

– Я не знаю этой загадки, - уныло отвечал Левин.

III

– А знаешь, я о тебе думал, - сказал Сергей Иванович.
– Это ни на что

не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он

очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь

на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут

удаляться, разумеется, все пойдет бог знает как. Деньги мы платим, они идут

на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек,

ничего нет.

– Ведь я пробовал, - тихо и неохотно отвечал Левин, - не могу! ну что ж

делать!

– Да чего ты не можешь? Я, признаюсь, не понимаю. Равнодушия, неуменья

я не допускаю; неужели просто лень?

– Ни то, ни другое, ни третье. Я пробовал и вижу, что ничего не могу

сделать, - сказал Левин.

Он мало вникал в то, что говорил брат. Вглядываясь за реку на пашню, он