Анна Каренина
Шрифт:
надевая ее.
– Князь Александр Щербацкий, - сказала мадам Шталь, поднимая на него
свои небесные глаза, в которых Кити заметила неудовольствие.
– Очень рада. Я
так полюбила вашу дочь.
– Здоровье ваше все нехорошо?
– Да я уж привыкла, - сказала мадам Шталь и познакомила князя со
шведским графом.
– А вы очень мало переменились, - сказал ей князь.
– Я не имел чести
видеть вас десять или одиннадцать лет.
– Да, бог дает крест
тянется эта жизнь... С той стороны!
– с досадой обратилась она к Вареньке,
не так завертывавшей ей пледом ноги.
– Чтобы делать добро, вероятно, - сказал князь, смеясь глазами.
– Это не нам судить, - сказала госпожа Шталь, заметив оттенок выражения
на лице князя.
– Так вы пришлете мне эту книгу, любезный граф? Очень
благодарю вас, - обратилась она к молодому шведу.
– А!
– вскрикнул князь, увидав московского полковника, стоявшего около,
и, поклонившись госпоже Шталь, отошел с дочерью и с присоединившимся к ним
московским полковником.
– Это наша аристократия, князь!
– с желанием быть насмешливым сказал
московский полковник, который был в претензии на госпожу Шталь за то, что
она не была с ним знакома.
– Все такая же, - отвечал князь.
– А вы еще до болезни знали ее, князь, то есть прежде, чем она слегла?
– Да. Она при мне слегла, - сказал князь.
– Говорят, она десять лет не встает.
– Не встает, потому что коротконожка. Она очень дурно сложена.
– Папа, не может быть!
– горячо возразила Кити.
– Варенька обожает ее.
И потом она делает столько добра! У кого хочешь спроси! Ее и Aline Шталь все
знают.
– Может быть, - сказал он, пожимая локтем ее руку.
– Но лучше, когда
делают так, что у кого ни спроси, никто не знает.
Кити замолчала не потому, чо ей нечего было говорить; но они и отцу не
хотела открыть свои тайные мысли. Однако, странное дело, несмотря на то, что
она так готовилась не подчиниться взгляду отца, не дать ему доступа в свою
святыню, она почувствовала, что тот божественный образ госпожи Шталь,
который она месяц целый носила в душе, безвозвратно исчез, как фигура,
составившаяся из брошенного платья, исчезает, когда поймешь, как лежит это
платье. Осталась одна коротконогая женщина, которая лежит потому, что дурно
сложена, и мучает безответную Вареньку за то, что та не так подвертывает ей
плед. И никакими усилиями воображения нельзя уже было возвратить прежнюю
мадам Шталь.
XXXV
Князь передал свое веселое расположение духа
знакомым, и даже немцу-хозяину, у которого стояли Щербицкие.
Вернувшись с Кити с вод и пригласив к себе к кофе и полковника, и Марью
Евгеньевну, и Вареньку, князь велел вынести стол и кресла в садик, под
каштан, и там накрыть завтрак. И хозяин и прислуга оживились под влиянием
его веселости. Они знали его щедрость, и чрез полчаса больной гамбургский
доктор, живший наверху, с завистью смотрел в окно на эту веселую русскую
компанию здоровых людей, собравшуюся под каштаном. Под дрожащею кругами
тенью листьев, у покрытого белою скатертью и уставленного кофейниками,
хлебом, маслом, сыром, холодною дичью стола, сидела княгиня в наколке с
лиловыми лентами, раздавая чашки и тартинки. На другом конце сидел князь,
плотно кушая и громко и весело разговаривая. Князь разложил подле себя свои
покупки, резные сундучки, бирюльки, разрезные ножики всех сортов, которых он
накупил кучу на всех водах, и раздаривал их всем, в том числе Лисхен,
служанке, и хозяину, с которым он шутил на своем комическом дурном немецком
языке, уверяя его, что не воды вылечили Кити, но его отличные кушанья, в
особенности суп с черносливом. Княгиня подсмеивалась над мужем за его
русские привычки, но была так оживлена и весела, как не была во все время
жизни на водах. Полковник, как всегда, улыбался шуткам князя; но насчет
Европы, которую он внимательно изучал, как он думал, он держал сторону
княгини. Добродушная Марья Евгеньевна покатывалась со смеху от всего, что
говорил смешного князь, и Варенька, чего еще Кити никогда не видала,
раскисала от слабого, но сообщающегося смеха, который возбуждали в ней шутки
князя.
Все это веселило Кити, но она не могла не быть озабоченною. Она не
могла разрешить задачи, которую ей невольно задал отец своим веселым
взглядом на ее друзей и на ту жизнь, которую она так полюбила. К задаче этой
присоединилась еще перемена ее отношений к Петровым, которая нынче так
очевидно и неприятно высказалась. Всем было весело, но Кити не могла быть
веселою, и это еще более мучало ее. Она испытывала чувство вроде того, какое
испытывала в детстве, когда под наказанием была заперта в своей комнате и
слушала веселый смех сестер.
– Ну, на что ты накупил эту бездну? - говорила княгиня, улыбаясь и
подавая мужу чашку с кофеем.
– Пойдешь ходить, ну, подойдешь к лавочке, просят купить: "Эрлаухт,
эксцеленц, дурхлаухт". Ну, уж как скажут; "Дурхлаухт", уж я и не могу: