Анна Каренина
Шрифт:
различал что-то черное, но не разобрать, лошадь это или приказчик верхом.
– Отчего же ты не можешь ничего сделать? Ты сделал попытку, и не
удалось по-твоему, и ты покоряешься. Как не иметь самолюбия?
– Самолюбия, - сказал Левин, задетый за живое словами брата, - я не
понимаю. Когда бы в университете мне сказали, что другие понимают
интегральное вычисление, а я не понимаю, - тут самолюбие. Но тут надо быть
убежденным прежде, что нужно иметь
главное, в том, что все эти дела важны очень.
– Так что ж! разве это не важно?
– сказал Сергей Иванович, задетый за
живое и тем, что брат его находил неважным то, что его занимало, и в
особенности тем, что он, очевидно, почти не слушал его.
– Мне не кажется важным, не забирает меня, что ты хочешь?.. - отвечал
Левин, разобрав, что то, что видел, был приказчик и что приказчик, вероятно,
спустил мужиков с пахоты. Они перевертывали сохи. "Неужели уже отпахали?" -
подумал он.
– Ну, послушай, однако, - нахмурив свое красивое умное лицо, сказал
старший брат, - есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и
искренним человеком и не любить фальшь, - я все это знаю; но ведь то, что ты
говоришь, или не имеет смысла, или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь
неважным, что тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь...
"Я никогда не уверял", - подумал Константин Левин.
– ...мрет без помощи? Грубые бабки замаривают детей, и народ коснеет в
невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство
помочь этому, и ты не помогаешь, потому что, по-твоему, это не важно.
И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не
можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим
спокойствием, тщеславием, я не знаю чем, чтоб это сделать.
Константин Левин чувствовал, что ему остается только покориться или
признаться в недостатке любви к общему делу. И это его оскорбило и огорчило.
– И то и другое, - сказал он решительно. - Я не вижу, чтобы можно
было...
– Как? Нельзя, хорошо разместив деньги, дать врачебную помощь?
– Нельзя, как мне кажется... На четыре тысячи квадратных верст нашего
уезда, с нашими зажорами, метелями, рабочею порой, я не вижу возможности
давать повсеместно врачебную помощь. Да и вообще не верю в медицину.
– Ну, позволь; это несправедливо... Я тебе тысячи примеров назову...
Ну, а школы?
– Зачем школы?
– Что ты говоришь? Разве может быть сомнение в пользе образования? Если
оно хорошо для тебя, то и для всякого.
разгорячился и высказал невольно главную причину своего равнодушия к общему
делу.
– Может быть, все это хорошо; но мне-то зачем заботиться об учреждении
пунктов медицинских, которыми я никогда не пользуюсь, и школ, куда я своих
детей не буду посылать, куда и крестьяне не хотят посылать детей, и я еще не
твердо верю, что нужно их посылать?
– сказал он.
Сергея Ивановича на минуту удивило это неожиданное воззрение на дело;
но он тотчас составил новый план атаки.
Он помолчал, вынул одну удочку, перекинул и, улыбаясь, обратился к
брату.
– Ну, позволь... Во-первых, пункт медицинский понадобился. Вот мы для
Агафьи Михайловны послали за земским доктором.
– Ну, я думаю, что рука останется кривою.
– Это еще вопрос... Потом грамотный мужик, работник тебе же нужнее и
дороже.
– Нет, у кого хочешь спроси, - решительно отвечал Константин Левин, -
грамотный как работник гораздо хуже. И дороги починить нельзя; а мосты как
поставят, так и украдут.
– Впрочем, - нахмурившись, сказал Сергей Иванович, не любивший
противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с од-
ного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было
знать, на что отвечать, - впрочем, не в том дело. Позволь. Признаешь ли ты,
что образование есть благо для народа?
– Признаю, - сказал Левин нечаянно и тотчас же подумал, что он сказал
не то,что думает. Он чувствовал, что, если он призна'ет это, ему будет
доказано, что он говорит пустяки, не имеющие никакого смысла. Как это будет
ему доказано, он не знал, но знал, что это, несомненно, логически будет ему
доказано, и он ждал этого доказательства.
Довод вышел гораздо проще, чем того ожидал Константин Левин.
– Если ты признаешь это благом, - сказал Сергей Иванович, - то ты, как
честный человек, не можешь не любить и не сочувствовать такому делу и потому
не желать работать для него.
– Но я еще не признаю этого дела хорошим, - покраснев, сказал
Константин Левин.
– Как? Да ты сейчас сказал...
– То есть я не признаю его ни хорошим, ни возможным.
– Этого ты не можешь знать, не сделав усилий.
– Ну, положим, - сказал Левин, хотя вовсе не полагал этого, - положим
что это так; но я все-таки не вижу, для чего я буду об этом заботиться.