Архивы Конгрегации 3

Коллектив авторов

— А вы, как я погляжу, не только богослов, но и теоретик следственной науки? — криво усмехнулся майстер инквизитор.

— О, нет, что вы, — добродушно покачал головой профессор. — Ни в коей мере не претендую на вашу competentia, господа дознаватели. Я всего лишь люблю на досуге наблюдать за людьми и заглядывать в души через окошки слов и поступков.

— Я помню, мне говорили о ваших душеведческих успехах. И что же вы можете сказать о том, кого мы ищем?

— Сходу две вещи: он не эстет. Насколько я могу понять, особенной красотой или уродством его жертвы не отличались. И он не питает неприязни к одному конкретному сословию. Среди убитых нет разве что дворян и солдат, что вполне объяснимо.

—

Исчерпывающий портрет, — скривился Курт. — Можно идти и брать тепленьким хоть сейчас.

— Всего лишь первые штрихи, — качнул головой профессор, будто и не замечая неприязненного тона майстера инквизитора. — Если продолжить в том же направлении мысли, можно весьма подробно описать личность, что, конечно, не предоставит вам имени, но… Словом, я буду рад продолжить этот разговор в другой раз, но сейчас прошу простить, мне пора. Когда преподаватель опаздывает на лекцию, студенты редко проводят это время с пользой.

— Теоретик и словоблуд, — зло бросил Курт, когда Клостерманн скрылся за поворотом коридора.

Этот человек чем-то был неуловимо неприятен майстеру инквизитору, и хотя не признать за ним блистательного ума и наблюдательности он не мог, нынешний разговор не содержал в себе ничего, кроме не слишком завуалированной насмешки, ответить на которую пока было нечем, что выводило из себя лишь сильнее.

Искомых приятелей Шварца пришлось вытаскивать с той самой лекции, кою так спешил провести Клостерманн. Молодые люди аудиторию покинули беспрекословно, но видно было, что им в самом деле жаль пропускать это занятие. Среди студентов, народа по большей части легкомысленного, подобное отношение говорило о многом.

— Доктор Клостерманн очень интересно рассказывает, — объяснил Франц Майер, коренастый молодой человек с открытым, глуповатым на вид лицом. — Его если внимательно слушать, то сразу понятно все становится, куда ясней, чем в книгах, поэтому да, его лекции никогда не пропускаю.

— Да и не найдете вы в книгах того, что он говорит, — вмешался Ханс Фишер, тощий, черноволосый парень с явными следами южных кровей. — То есть, найдете, конечно, но не все. Он сверх книжного размышляет и трактует. Вот в прошлый раз, например, о стойкости говорил. О том, что нет заслуги в том, чтобы отказаться от того, что тебе не нужно. Ежели ты, к примеру, шницели не любишь…

Франц невежливо заржал, и Фишер бросил на него раздраженный взгляд и погрозил кулаком, правда, не всерьез, по-дружески; видно было, что к подобному поведению со стороны приятеля привык и относится со смирением, не всех ведь Бог умом наделил в равной мере.

— …То отказ от них в Великий пост не так чтоб и возвысит твою душу, — продолжил Ханс с того же места. — А вот…

— Если твой друг — любитель посмеяться где ни попадя и с умной мысли тебя сбить, — теперь перебил уже майстер инквизитор, — а ты каждый раз удерживаешься, чтобы не съездить ему за это кулаком, то являешь ты миру стойкость и величие души. Я понял. А сегодняшняя лекция о чем?

— Об искушениях и противостоянии оным, — произнес Фишер, явно повторяя интонации преподавателя. — А вы… вы из-за Петера снова пришли, да? Мы про него уже майстеру Куглеру все что помнили сказали, но теперь расследуете вы и надо снова все сказать вам, да?

— Верно, Ханс, — кивнул Курт. — И чем быстрее мы это проделаем, тем больше вы услышите об искушениях. Итак, что вы знаете о Петере Шварце? Кто он, откуда родом, как попал в университет?

— Приехал он из Штутгарта, — начал Фишер. — А как попал, тут история интересная. Петер любил ее рассказывать. Отец его — уважаемый человек в городе. Не дворянин, но достаточно богат. У него столярная мастерская. А Петер в детстве любил ночью на крышу вылезать. Отец его и ругал, и запрещал, а

все впустую. Порой он так и засыпал там. Первые пару раз мать сильно пугалась… оттого и запрещали. И вот один раз, лежа вот так на крыше, он услышал голоса внизу. Местные грабители затеяли влезть к ним в лавку и пришли загодя место осмотреть. Петер с утра к отцу пошел да все честно рассказал. А на следующую ночь в лавке остались ночевать отец и пара подмастерьев. В общем, встретили они грабителей, как полагается. А потом отец на радостях возьми и пообещай сыну, что раз уж его непослушание такое полезное оказалось, то не станет он и впредь его неволить. Как вырастет, пусть сам решает, кем ему быть, а уж на деньги и помощь отец не поскупится. А Петеру только того и надо было. Он говорил, что уже тогда об университете мечтал. Вот как подрос, так и поехал учиться. А отец свое слово сдержал. Петер ни в чем нужды не знал. В разумных пределах, конечно. Возьмись он кутить вместо учебы, быстро бы без гроша остался, но работать, чтоб прокормиться, ему не приходилось. Ну и сам он парень был скромный, не зарывался. Комнату снял приличную, у самого университета, вот, пожалуй, и все его крупные траты. Пил-ел, конечно, порой и друзей угощал, кто совсем на мели, но пирушек не устраивал.

— Что же, и на девиц не тратился? — уточнил Курт.

— Ну, нет, бывало, разумеется, — смутился Фишер. — Но вот на это он сам зарабатывал. Не хотел у отца брать. У нас на факультете подшучивали даже, что если Петер за какого лоботряса работу пишет, значит, завелась у него новая пассия.

Майер смущенно опустил глаза, и Курт пристально посмотрел на него.

— Мы в свое время так и познакомились, — пояснил парень. — Ко мне брат старший приехал, навестить. Я его год не видел, а мне в библиотеке сидеть целыми днями? Деньжата тогда водились, вот я и…

— Ну хотя бы не святой ваш Петер, — криво усмехнулся Курт. — А то я уж забеспокоился.

— Нет, не святой, — мотнул головой Майер, и Фишер согласно кивнул. — Но парень был хороший. В самом деле хороший. Жалко его. Вы уж, майстер инквизитор, найдите, кто это его так.

— Я найду, — серьезно пообещал Курт. — А вы мне пока скажите, были ли у Петера враги или недоброжелатели?

— Вот прямо чтобы враги, так нет, — подумав, ответил Ханс. — А недоброжелатели… Ну, с Хельмутом Штайгером и его дружками ссорился, бывало. С Фрицем Хофштейном с юридического как-то поцапался. Но это все мелкие дрязги. Так, на уровне шпильку отпустить при встрече, в крайнем случае кулаками помахать где-нибудь за кампусом. Но чтоб убить вот так…

— Я понял тебя, — кивнул Курт. — Пока у меня вопросы иссякли. Если понадобится что-то еще, я поговорю с вами снова. Если вспомните что-нибудь сами, сообщите мне. А теперь можете возвращаться на лекцию. Свободны.

— Мне тут подумалось, майстер Гессе, — проговорил Куглер, когда они направлялись обратно к выходу из университета, — касательно того, что нам сейчас сказали… «Хороший он был парень. Жалко его». Пожалуй, вот эту сентенцию в том или ином виде я слышал про каждого из убитых. Если их всех что и объединяет, то как раз подобные характеристики.

— Все сыновья хороши, если спросить матерей, и друзья отличные, если послушать приятелей, — поморщился Курт. — А если копнуть поглубже, так у каждого такого «хорошего парня» на сковороду с маслом наберется.

— Хотите сказать, хороших людей вовсе нет?

— Ну отчего же? Есть. И даже не только в святцах, как я однажды заметил своему помощнику. Некоторое их число мне довелось повстречать, однако тех, кого пришлось сжечь, было значительно больше.

— Пусть так, — не стал спорить Куглер, — однако я бы не сбрасывал сию гипотезу со счетов. В конце концов, верной порой может оказаться самая невероятная мысль.