Ассы в деле
Шрифт:
– ... это было кажется в 2560м или 2660м, в общем я был еще молод и глуп. И потому мы послушались Барнса и пошли первыми - я, Кавальски и Шегердатуа.
– Капитан рассказывал историю той странной кукле, которую Нина положила на стол прямо перед его носом. Сама кибертехник смотрела на чучело Гер Колубма (написать кто он (?)) и пыталась собраться с мыслями. А еще она в который уже раз пожалела, что потратила большую часть заработанного в Нью-Анджелесской полиции, на то чтобы сделать свой разум более человечным. И теперь она не могла сосредоточиться, и поступала так, как поступал обычно Воннел - смотрела на кислотный дождь
– ... Тогда щупальца корабля обвились вокруг Шегердатуа, - продолжал тем временем капитан, - и мы услышали голос, от которого кровь в жилах свернулась и прокисла. "Быстро мне, сонет в четырнадцать строк, да так чтоб душа развернулась, - сказал корабль, - иначе встретишь смерть лютую". Капрал, увы, не был силен в стихосложении, он краснел и мямлил, а после неудачной рифмы про "любовь и кровь", его шейные позвонки хрустнули, и безжизненный он упал на пол. Я смутно надеялся, что дальше дело пойдет как в классическом анекдоте, и потому сильно удивился, когда щупальца ринулись ко мне. Либо тварь сроду не слышала анекдотов, либо выжить должен был Кавальски. Я стал быстро вспоминать стихи, что учил в детстве и когда липкое щупальце обвилось вокруг моей шеи, сам того не ожидая, завалил чудовище "Вересковым мёдом"[4]. Я услышал довольное урчание, тварь зачавкала, а потом сообщила: "Неплохо. Правда седьмая и девятнадцатая строки - проходные, как мне кажется. К тому же, я где-то это слышал". Тем не менее, щупальца обмякли, потом втянулись в стены.
Нина не столько думала о самом расследовании, сколько о том, что могла бы догнать девочку-робота и как следует допросить. А может и выйти через нее на след убийцы. Она старалась переключиться на мысли о его психологическом портрете (склоняясь к мнению, что давать подсказки следствию может только маньяк) и его мотивах, но ее позитронное сознание вновь возвращалось на привычные рельсы самобичевания.
– ... Кавальски оставалась неделя до отпуска, его невесту звали Клэр.
Кукла должна была что-то означать. Это был символ, наверняка относившийся к какому-нибудь древнему культу или мистическим ритуалам колонистов. Однако, еще час назад Нина перерыла сотни документов и так и не нашла зацепки. Ее буйное человеческое воображение (стоимостью 999 галакредитов, включая налоги) рисовало ей таинственную секту решившую взять экономику галактики в свои руки, и начавшую с убийства самого богатого на Земле человека.
– Я открыл старую скрипучую дверь и тут мне все стало ясно про стихи и зачем они были нужны кораблю. За дверью с надписью "Топливный отсек" в заиндевелых гибернаторах стояли сотни тех, кого наши предки считали умершими слишком рано.
Женскими периферийным зрением (стоимостью 499 галакредитов) Нина увидела как капитан Говард приблизил свое лицо к кукле и отчетливо произнес:
– Коломбина! Ты вернулась? Прости, нам не удалось восстановить тормозные дюзы. Мы не стали рисковать, боялись испортить шатёр и что публика разбежится.
Нина повернулась к капитану. Она не стала бы задавать вопроса, но только взгляд Говарда был удивительно ясным, он действительно смотрел на куклу, и разговаривал именно с ней. Последний раз такой взгляд она видела у него когда он, Говард Стилвотер, читал свое пятнадцатое завещание.
–
– это был первое, что она спросила у него за последние полгода, не считая "сменить ли вам подгузник?".
– Да. Это моя подруга - кукла Коломбина.
– Так, сэр. А теперь по буквам, если можно.
Говарт посмотрел на кибертехника.
– Вы знаете, так трудно писать стихи. Особенно если вы - кукла в чужих руках, или если притворяетесь кем-то другим.
– Ты не представляешь, как трудно на самом деле писать стихи, - сказал доктор Воннел поглядывая на террассу и деревья за которыми скрывался дом возлюбленной Питера.
– Но ведь вы - человек, - заметил собеседник, - вы умеете любить, по особому чувствовать, вы творите высокое, доброе, вечное.
– Мы? Ты слишком хорошего о нас мнения. Во всяком случае, обо мне.
Воннел уже успел пожалеть о том, что предложил Питеру явиться под окна его избранницы с несколькими строками ( а лучше, страницами) любовной лирики. По изначальному плану имелась вероятность, что раз единорог воспылал любовью во время просмотра спектакля, то есть все шансы что его дама сердца подхватит ту же заразу, если экспериментально воспроизвести условия, то есть мизансцену, и сделать девушку её участницей.
Проблемой был Шекспир. Его стихи уже не годились. Грейс их уже слышала.
– Жаль, - сказал Питер.
– Я почему-то решил, что все люди хоть время от времени пишут стихи.
– Ну, - смутился Воннел, - я тоже это... Иногда бывает. Иначе бы я не предложил.
Продолжая краснеть, он достал коммуникатор.
– У меня есть несколько заготовок, их можно объединить, убрать всё лишнее, кое-чего добавить. Я тут в дороге накидал пару удачных метафор.
Будучи человеком тактичным, Воннел справедливо полагал, что худшее, что можно услышать от незнакомого человека, это "сейчас я вышибу твои мозги" и "а давайте я прочитаю вам свои стихи". Причем были случаи, когда первая фраза произносилась через некоторое время после второй.
– Сколько времени это займет?
– Я думаю, около часа.
Питер забеспокоился.
– Понимаю, что на это нужно время, что искусство не создаётся в моновение ока, но я надеюсь вы знаете, что делаете.
– У меня пока нет иных вариантов.
Они сидели в арт-кафе, в окружении нескольких десятков художников, композиторов и писателей. Скрип множеств карандашей на планшетах сливаясь напоминал шум дождя, от чего обстановка в становилась еще более творческой. Тут было дымно от крепких сигарет, и временами кто-то выходил подышать свежим воздухом, бережно подняв над полом конец длинного шарфа. Не нашлось бы в этой части Нью-Анджелеса места более удобного для Художника.
Воннел работал не поднимая глаз, входил в образ, старался не забыть все то, что узнал о жизни тау-скульптурианцев за те часы что провел в обществе одного из них. Наконец всё было готово и он протянул коммуникатор Питеру. Тот несколько минут смотрел на экран и взгляд его становился все более обеспокоенным.
– Что? Так плохо? Я что-то упустил?
– Напротив, всё замечательно, у меня даже появилась надежда, что это может сработать, - единорог слабо улыбнулся, - Только я боюсь, что растеряюсь и забуду текст. Его так много, а времени чтобы выучить так мало. К тому же, когда я волнуюсь, все нужные слова вылетают из головы. С вами такое бывало?