Ассы в деле
Шрифт:
– Нет искусства. Вообще никакого.
– Литературы.
– Нет.
– Кино.
– Увы.
– Этого, как его... те...
– Театра. Тоже нет. Мы ведь за тем сюда и приехали, чтобы изучать эту вашу... особенность.
– Но почему вы раньше не сказали?
– Да в голову не приходило. Понимаете, занятие творчеством наша медицина считает патологией. Собственно, так оно и есть.
– Неужели.
– Смешивание генетического материала вместо комбинирования. Я уже говорил об этом. Генетически мы все однородны. Таким образом, занятия творчеством
– А еще проблемы с любовью.
– Да, черт побери! И это тоже. Таким образом у нас нет ни генетической предрасположенности к творчеству, ни мотивации к ней. Все дамы в равной степени Эвридики и Беатриче.
– Давайте зайдем, я давно тут не был.
– Воннел махнул в сторону арки, - Вам понравится.
Центральный Зоопарк Нью-Анджелеса был гордостью всего континента. Десятилетиями город не терял надежды привлечь туристов, и отпускал на содержание объекта немалые средства. Идея оказалась бесполезной, а по мере роста зоопарка (и затрат на него) все более напоминала авантюру.
Сюда каждый год свозили тварей со всей Галактики. Проблемы начинались потом, когда выяснялось, что ригомулский получерт в период течки фонит так, что в соседнем вольере ихтимухи от скоротечной лейкемии всплывают брюхом к вверху. Но денег нет даже на свинцовую прокладку, и после недолгого консилиума, сотрудники зоопарка принимают решение скормить оставшихся ихтимух (те и без того болезненно розовые), гиппопрону, который отощал и не желает спариваться. Гиппопрон высасывает их с удовольствием, но продолжает худеть, и только через два дня выясняется, что белки ихтимух правосторонние и организмом гиппопрона не усваиваются.
Кроме того, несмотря на все старания работников-энтузиастов и трепетное отношение города, в Центральном Зоопарке Нью-Анджелеса посетители были редкостью.
– Давно тут не был, - повторил Воннел, беря билет и оборачиваясь.
– признаться, вы меня озадачили. Получается, у вашей культуры нет... хм, культуры.
– В вашем понимании, да.
– Но тогда, черт побери, как вы спустились с деревьев, научились добывать огонь?
– Уточню - выбрались на сушу, научились прятаться от огня. Нет, с этим у нас всё в порядке - жажда познания, стремление к тайнам небесным и душевным - всё это нам близко. Причем, абсолютно всем.
– Но, тогда все были бы, ну например, физиками.
– Или социологами. Нет. На самом деле, есть определенные флуктуации. У каждого есть стремление к определенному совершенству.
– Но позвольте, откуда оно возникло, если нет стимула?
– Вы снова о любви. Она нам не нужна, я уже говорил. У мужчин, скажем так, самцов, у них нет желания понравится самке. Мы же все одинаковы внешне, и почти идентичны по характеру, и потому нет ни внешних ни внутренних стимулов. Стремление к познанию, как и в вашем случае, уходит корнями в во времена охотников и собирателей, и скорее имеет отношение к вопросу наполнения желудка
– Доктор Воннел!
У входа в вольер с антитопырями стоял молодой человек, показавшийся Воннелу смутно знакомым.
– Я Артур. Мы вместе вели дело Юлиуса Блюмка.
– Юлия Блюнка, - поправил его Воннел.
– Что-то я вас не припомню.
– Ну как же? Громкое дело было, говорят, мы вроде как весь город спасли.
Воннел стал присматриваться к физиономии улыбчивого парня. В голову приходил то дальнобойщик, грузивший квадратных кур на Альнитаке, то биослесарь-симбионт разумных кораблей Кширшиса, словом, существо мелкое и незаметное, не годившееся для больших приключений. Артур тем временем переминался с ноги на ногу и бесстыдно позировал.
Наконец Воннел вспомнил.
– Три трупа в переулке недалеко от второго выхода Олд-Манхеттена.
– Ну, третий не совсем труп, сэр. Нам удалось заполучить его.
– Из полиции.
– У нас длинные руки, сэр. И потом, родственники от него отказались.
Воннел вспомнил это дело. Полгода назад некий клерк Юлий Блюнк, злобный офисный болван, получил, то что можно назвать сверхспособностями. Он начал с такой яростью самоутверждаться, что чуть было не уничтожил человечество. Как минимум, ту его часть что обитала в Нью-Анджелесе.
Работник зоопарка собирался было уходить, но Воннел его остановил.
– Послушайте, Артур. А где у вас обитает какое-нибудь... ну, самое живописное животное? С вашей точки зрения.
Артур закатил глаза и театрально развел руки.
– Чемансарская Пелаполэя. Это просто чудо и гордость нашего зоопарка, сэр.
– Прекрасно. Название мне нравится.
– По-моему, мы теряем время, - заметил Питер.
– Отнюдь. Сейчас нам понадобится немного вдохновения. Предстоит долгая работа.
Представим себе еще раз эту сцену. Выстрел. Сутулый, запуганный, живший в перманентном страхе человек вдруг понимает что всё - худшее случилось, бояться нечего. Ужас рухнул с его плеч, пуля расправляет их, и горб превращается в крылья. Он улыбается. Он мог бы в той сцене улыбнуться и это бы только усилило образ. Я прав?
А теперь я скажу что все это брехня. Что там где не хватает актерской убедительности режиссер, актер, сценарист, оператор нагнетают символы. Символы - болезнь вашего мира и вашей эпохи, мадам. Потому когда городишь их на пустом месте, получаются брехня, фальш и китч. Такие дела.
Последний раз Нина чувствовала себя так, когда пару лет назад во время задания ее выбросило взрывом из корабля и несколько недель кибертехник работала искусственным спутником на орбите четвертой Малого Халфлинга. Состояние было подвешенным.
Убийца использовал столь нестандартные методы взлома, и столь странное, невиданное оружие, что его уму можно было позавидовать. Несколько часов в обществе Хинича она реконструировала путь, по которому убийца проник в дом и везде, у каждой ловушки он действовал нестандартно с помощью либо очень простых, либо совершенно немыслимых устройств. Складывалось чувство, что неведомый убийца явился из иного мира.