Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
В первом классе мы были не разлей вода — несмотря на запреты взрослых, часто бегали к водохранилищу, сочиняли страшные сказки про ведьму, рисовали комиксы на берегу. С ней было весело и прикольно, но, когда папа при помощи солдатского ремня доходчиво объяснил, почему с ней не стоит дружить, недостатки, которых я раньше не замечала, с невиданной быстротой затмили в ней все хорошее. Нищета в доме, плохая одежда, мать-техничка, талоны на школьные обеды… Чем изощреннее я третировала Ингу, чем упорнее она терпела и выискивала во мне меня прежнюю, тем сильнее, до дрожи, мне хотелось ее загасить.
Но она
А я… А что я?
Угождаю отцу, боюсь его и ненавижу, постоянно оглядываюсь на него и внушаю себе, что когда-нибудь он признает меня равной и введет в свой гребаный бизнес. Эти перспективы не реальнее воздушных замков — ушлая Кристинка скоро родит папе нового ребенка, и он больше не вспомнит про меня.
Все, чего я желаю от жизни сейчас — чтобы меня тоже понимали и любили. И чтобы было, за что.
Одутловатый мужик в сером костюме и галстуке с пафосом вскрывает конверт, передает его молодому бородачу, сидящему за компьютером, и варианты тестов транслируются на развернутый над доской экран.
На миг задержав дыхание, опираюсь на локти и внимательно читаю вопросы.
Номер один: «Человек и общество». Номер два: «Строение общества». Номер три: «Развитие общества».
Я учила эти темы едва ли не наизусть и даже во сне смогу рассказать без запинки. Разминаю затекшие пальцы, смело берусь за ручку и… наобум проставляю галочки в пустых клетках, намеренно обходя верные ответы.
Я разделываюсь с тестом самой первой, сдаю листок и с потрясающей, невыносимой, фатальной легкостью на сердце выпархиваю из душной аудитории.
Полный разгром. Поражение. Капитуляция.
Или… освобождение.
…Задонск утопает в цветении и весне, голубые небеса с шапками белой ваты проплывают прямо над крышами многоэтажек, по шоссе несутся дорогие блестящие авто, по тротуарам шагают красивые и целеустремленные люди…
Я добираюсь до ближайшей лавочки в сквере, опускаюсь на нее и накрываю лицо холодными дрожащими ладонями.
По инерции я все еще летаю над пропастью — в потоках эйфории от первого самостоятельно принятого решения и гордости за себя, но здравый смысл побеждает и постепенно тянет ко дну.
Лере-занозе, Лере-наваждению, Лере-сельской королеве пришел бесславный конец. Кем же ты станешь, новая Лера?
* * *
Глава 22
Я сижу на высоком барном стуле в центральной кафешке Задонска, наблюдаю за городским пейзажем за пыльным окном и, под аккомпанемент легкой ненавязчивой музыки, приканчиваю третью порцию миндального мороженого. Стучу по стойке донышком креманки, заказываю еще и молочный коктейль, улыбаюсь парнишке у кассы и присасываюсь к пластмассовой полосатой соломинке. От сладости сводит скулы, от страха неизвестности сбивается дыхание, но я, потратив последние карманные деньги, праздную собственный День независимости.
Райцентр, ранний вечер, любимое с детства кафе и никаких обязательств…
Ровно в десять проснулся предатель Илюха и с тех пор методично
Спустя полчаса к моим поискам подключилась мама — беспрестанно звонила и присылала голосовые, и я, облизав ложечку, с чувством глубокого умиротворения отключила телефон.
Мне нечего сказать в свое оправдание, но я уверена в правильности принятого решения.
Да, я уступила Инге шанс на поступление, но скольких шансов я ее лишила за долгие годы унижений?..
Инга пойдет дальше — выучится на курсах, уедет, поступит в универ и будет помогать людям.
Я всегда знала, что она умнее, добрее, интереснее и намного красивей меня, но не могла допустить, чтобы это обнаружили и другие ребята. Иначе — не сносить мне короны и, как следствие, головы. И я прикрывалась кулаками Илюхи, самоутверждалась за счет других, умело пускала пыль в глаза, не гнушалась любых средств ради достижения целей, добивалась от окружения полного подчинения. Совсем как папаша.
Сегодня я впервые его ослушалась и боюсь даже помыслить о возможных масштабах его гнева. Но если у него хватит самообладания и цинизма наблюдать, как мы с мамой мучаемся в нищете, значит, его ультиматумы были лишь поводом слиться из нашей жизни, и он никогда нас не любил.
* * *
Вылезаю из провонявшей потом и выхлопными газами маршрутки, поправляю пиджак, щурюсь от оранжевого предзакатного солнышка, отраженного зеркалом заднего вида и встряхиваю пышные кудри.
Разговор с мамой обещает быть тяжелым, но ей тоже пора раскрыть свои много лет зажмуренные глаза и взглянуть проблемам в лицо — от моих успехов и поражений мы уж точно не станем богаче или счастливее.
Отца мы этим не вернем — сколько бы ни изворачивались и ни умоляли. Мы ему не нужны — иначе он жил бы с нами, в Сосновом, а не в хоромах в областном центре, куда путь нам с мамой был вечно заказан, и где какая-то мутная Кристинка всего за год стала полноправной хозяйкой.
Я бодрюсь, культивирую в себе пламенную решимость, призываю на помощь все свое красноречие, но возле дома апломб мгновенно иссякает, а ноги натурально подкашиваются — черный внедорожник припаркован прямо на гравии подъездной дорожки, а из раскрытого кухонного окна раздаются два голоса — тихий и жалобный и нахальный и грубый.
Папаша явился, как ни в чем не бывало ест и пьет за нашим столом, учит маму уму-разуму и качает права…
От бессильной злости немеют губы — еще утром во мне теплилась дурацкая надежда, что мама при встрече хотя бы закатит ему скандал, но теперь она перешла в разряд несбывшихся и окончательно погасла. Мама — та еще тряпка, ее не за что уважать.
Вжимаю голову в плечи и, не разуваясь, тихонько крадусь по коридору, но отец, отложив вилку, зычно гаркает:
— Валерка, ну, здравствуй! Ты че так долго? Чем порадуешь? — возле его кресла горкой свалены бумажные пакеты с логотипами известных брендов, но я мысленно зарекаюсь надевать эти вещи. — Как тест? Всех там размазала, дочь?!