Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
— Ходорова, урок всего сорок минут, а в итоговом тесте пятнадцать вопросов! — строго напоминает историчка, и я, вздрогнув, берусь за ручку.
* * *
Из динамиков в коридоре раздается хриплый голос обэжэшника, отвечающего за школьную безопасность, и по классу проносится разочарованный гул — на этой перемене не удастся сгонять в столовку, списать с сайта готовую домашку или тайком перекурить в кустах.
Борис Палыч в миллионный раз разъясняет порядок действий в случае срабатывания
В холле уже образовался небольшой затор, в паре метров впереди я вижу широкие, обтянутые черным пиджаком плечи Вани, но намеренно не лезу в гущу людей — я еще не рассказала Илюхе о том, что мы с ним гуляли, и снова подставлять Волкова под разборки с троицей идиотов никакого желания нет.
Дежурные учителя грамотно рассекают толпу на части, и отделившийся поток учеников выносит меня в ближайшую боковую дверь.
Во внутреннем дворе гам и хохот, летнее солнце и теплый ветерок не располагают к просиживанию штанов взаперти, и согнанный сюда народ искренне рад шансу уклониться от занятий. По площадке для торжественных линеек с воплями носится малышня и увлеченно пинает мяч. Футбольный матч только начался, но страсти кипят нешуточные: тщедушный и мелкий брат Инги, несмотря на видимую хрупкость, смело кидается наперерез пухлому рослому защитнику, обманным маневром завладевает мячом и, обойдя еще троих противников, вколачивает гол в импровизированные ворота, обозначенные кучкой ранцев и мешков для обуви. Вадик поразительно похож на сестру — те же светлые волосы, те же глаза цвета неба, а еще — лучистая, заразительная, обезоруживающая улыбка.
Я с интересом наблюдаю за ним, прыскаю со смеху от его ужимок, и где-то глубоко в душе оттаивают последние комки вечной мерзлоты.
Поддавшись внезапному порыву, я подхожу к кромке асфальта и подзываю мальчишку к себе:
— Вадик! Бобков! — он перестает улыбаться и подтрунивать над проигравшей командой, отделяется от друзей, но держится на безопасном расстоянии. Порывшись в кармане сумки, я вручаю ему пятисотку и, подумав, добавляю к ней еще столько же. — Вот, бери. Илья Рюмин попросил тебе вернуть. Спасибо, что выручил — у него в тот день карта перестала работать, и, если бы ты не одолжил ему денег, он бы из Задонска пешком шел.
Вадик настороженно пялится и уточняет:
— Это он тебе так сказал?
— Да какая разница…
Вадик быстро забирает только одну фиолетовую бумажку, комкает и прячет в карман, но кто-то настойчиво оттесняет меня в сторону, и рядом возникает запыхавшийся Рюмин. Помяни дьявола…
— Вот ты где. А я тебя везде ищу! Лерка, ты нынче какая-то неуловимая… — Рюмин будто вообще не помнит о вчерашнем происшествии у пруда, сияет как новый пятак, свистит стоящему у противоположного выхода Аитову, по-свойски треплет меня по волосам. Но вдруг прищуривается, резко шарахается влево и хватает Вадика за шкирку:
— Здорово, шкет, я гляжу, ты бабками разжился. Гуд. Гони-ка их дяде Илье, и еще неделю поживешь спокойно.
Мальчишка
— Отвали от него, Илюх! Завязывай уже!
Илюха словно натыкается на невидимую стену, и налитые кровью глаза проясняются.
— С каких это пор ты запела вот так?.. — усмехается он. — Неужто Волков укусил?
Я дергаюсь и отвожу взгляд. Сколько себя помню, во время издевательств над слабыми я либо безучастно наблюдала за троицей со стороны, либо сама, мерзко ухмыляясь, стояла рядом, так что туше Илюхи достигает цели. Мне не хватает воздуха, от злости и бессилия хочется плакать.
— Рюмин, ты совсем с катушек слетел? — напираю я. — Тебе не надоело гнобить тех, кто не может дать сдачи? Найди равного, зарубись с ним один на один, отведи душеньку! Может, тогда ты наконец начнешь себя уважать.
Последние слова я выплевываю вместе с чудовищной горечью, поднявшейся из сердца. Повисает тяжелое молчание.
Вадик, верно оценивший обстановку, со скоростью ветра уносится в школу, Илюха отмирает, смачно харкает под ноги и, изобразив пальцами знак «окей» отваливает к подошедшему Ринату, а я упрямо закусываю губу.
Инцидент изрядно уменьшил шансы на спокойный и конструктивный диалог, и вряд ли Рюмин тепло воспримет новость о моей дружбе с Ваней и радостно заключит того в примирительные объятия.
Но опасность стычки с Ильей миновала, волна адреналина окончательно схлынула, и меня поводит. В легкой панике осматриваюсь в поисках свободных дверей и тихонько ахаю — в шаге от меня стоит бледный от ярости Волков, явно заряженный на мордобой. Не знаю, как давно он тут находится и сколько усилий приложил, чтобы не отреагировать, но он подмигивает мне, расслабляется и поднимает вверх большой палец:
— Уделала его вчистую. Горжусь тобой. Красавица!
Глава 38
На литературе мы пишем сочинение по «Грозе» Островского. Напрягаю память и пространно рассуждаю о тяжелой судьбе Катерины, правда, используя выводы из готового домашнего задания. Я стараюсь быть честной с собой — такую работу Раиса Вячеславовна едва ли зачитает перед всем классом, однако это справедливо и больше не задевает. Страх не достигнуть мнимых целей уже не давит на темечко и, на удивление, слова вдруг сами складываются в строчки. Я ставлю себя на место героини и задаю ей беспощадные вопросы, но, вот незадача, ответить на них без жалости к себе она не может.
Русичка то и дело с заботой поглядывает на Ингу, а на меня бросает быстрые настороженные взгляды. Так и тянет встать, поправить лацкан ее серого пиджака и успокоить: отцовских бабок назад я не потребую.
Собрав листочки с нашими закорючками, Раиса призывает класс ко вниманию и, выдержав театральную паузу, торжественно сообщает, что завтра мы едем… в заповедник!
Новость не вызывает у класса особого восторга — в заповедник, а еще — в музей одного не слишком известного художника в Задонске, — мы и так ездим каждый год.