Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
— Крепись, Вань. И… ловлю на слове. Завтра утром, у лодок…
— А если будет шторм? — улыбается он.
— Ты меня спасешь.
Мы исступленно целуемся, размыкаем объятия, и я уверенно, но на негнущихся ногах, шагаю прочь.
Я стараюсь не оглядываться — чтобы ощущение нарастающего одиночества не приобрело катастрофические формы, строю планы на то, как мне пережить этот вечер и в здравом уме дождаться утра, но у школьных ворот меня нагоняют несколько девчонок — наших и хуторских, — и, как нарочно, сыплют на свежие раны соль:
—
— Лера, как получилось, что вы с Волковым встречаетесь?
— А я говорила, что такие горячие перепалки неспроста! Тайные отношения. Это так романтично!
— А разве он не собирается уехать?
На крыше ржавого локомотива, отрешенно уставившись на большую тревожную воду, сидит мой лучший друг Илюха — рубашка расстегнута у шеи, галстук ослаблен, ветер запутался в волнистых, взъерошенных волосах. Прищурившись, он стеклянными глазами наблюдает за орущими в вышине чайками, что-то быстро смахивает с лица, подносит к губам бутылку с мутной минералкой и, сделав большой глоток, дышит ртом.
Я перестаю мило скалиться, подтверждать или опровергать дурацкие теории девчонок, отделываюсь от их назойливого внимания и, поплевав на ладони, цепляюсь за железный поручень и влезаю к нему.
— Илюх, я…
— Почему ты раньше не сказала… — он обращает ко мне землисто-бледное лицо и ждет ответа, но я теряю дар речи и изрядно напоминаю себе выброшенную на берег рыбу. — Думаешь, я бы не понял? Вот такого ты обо мне мнения, да?..
Он меланхолично задумчив и странно спокоен, кажется уязвимым, прозрачным и хрупким — романтический герой, ни дать ни взять. Я осторожно сажусь с ним рядом и, не смея на него посмотреть, сокрушенно качаю головой:
— Да, именно так я и думала и очень боялась тебя ранить. Это же Волков. Не Владик, не Белецкий, не корейский айдол, а Волков… Но я не соврала насчет толстовки: в тот вечер все так и было… Но дальше… я…
— Этот слизень шарит в пикапе. Сначала демонстративно унижал и игнорил, потом героически спас тебе жизнь, потом — посветил смазливой физиономией, понес пургу про любовь до гроба, и ты пропала… Глупая, — он вздыхает, отбрасывает пустую бутылку и дергает меня за кудряшку. — Может, хотя бы сейчас нормально поговорим?
Я давала себе сутки на признание, но, даже в самых смелых мечтах, не могла предположить, что Рюмин отреагирует настолько по-взрослому, сдержанно и достойно. И воодушевленно соглашаюсь:
— Поэтому я и здесь, Илюх. Пожалуйста, выслушай, а я честно отвечу на все твои вопросы.
— А смысл, Лер? Все и без слов понятно. Я не буду распинаться о дружбе и недоверии, хотя мне паршиво, и я даже не знаю, от чего больше: от факта, что ты мутишь именно с этой сволочью, или от твоего тупого молчания… — Рюмин выдыхается и нервно заправляет за ухо патлы. — Ладно, пофиг. Колись, как далеко все зашло?
— Все очень серьезно. Я его люблю, — я наконец поднимаю голову и без страха заглядываю в зеленые глаза.
Парад чудесных открытий продолжается:
Он отворачивается, сплевывает на бетон постамента и неожиданно оживляется:
— Почему именно он? От него же за версту несет снобизмом, на роже написано, что круче него только горы и яйца, и… Он же в любой момент свалит в свою столицу и больше тебе не напишет! А там у него миллион таких дур!
— Ты ни черта его не знаешь! — перебиваю я. — Он справедливый, добрый, рассудительный, уравновешенный. Он сломленный, но, одновременно, сильный. Как джедай! Он самый интересный человек из всех… Да дело вообще не в личных качествах, Илюх, я люблю его, и это не объяснить словами. Со мной никогда такого не случалось. Мне ничего не нужно, только бы он был рядом и держал меня за руку. Кстати, он не собирается уезжать. Он останется на год, а потом мы вместе уедем.
Илюха бледнеет до оттенка нежной зелени, но прыскает со смеху и легонько подталкивает меня локтем в бок:
— Дела… А наши-то бати договаривались, что первым у тебя буду я…
Я стискиваю зубы и готова рвать и метать: этот старый отцовский прикол и бесил, и до жути смешил. В четвертом классе, когда дядя Толя Рюмин по пьянке задвигал нам эту тему, мы ржали, как ненормальные, но Илюха, на всякий случай, тихонько поклялся, что никогда не захочет со мной целоваться, и в доказательство показал язык.
— Господи, ну зачем ты об этом напомнил? — я присоединяюсь к его дебильному хихиканью, но он вдруг затыкается и становится трагически серьезным:
— Этот гад меня опередил? — Я не успеваю за его эмоциональными качелями и замираю от страха, но он по-прежнему остается безмятежным, и я густо краснею:
— Угу.
— Значит, все уже было, да?.. — Илюха шире расслабляет галстук и задумчиво взъерошивает макушку. — Ха. Оперативно он поработал! Кстати, а ты, случайно, не залетела, Лер? Ничего не подхватила? Им там, в Москве, пофиг, с кем спать.
Илюха откровенно хамит и все сильнее бесит, и я рявкаю:
— Ты дурак? Мы живем в двадцать первом веке. Ваня, вообще-то ответственно ко всему подошел!
У Рюмина дергается губа. Ему явно не нравится, что я называю Волкова по имени, и он вперяет в меня скорбный взгляд:
— Лер, пожалуйста, не злись. Просто, вы теперь вместе, а я — в пролете. Даже как друг… Что мне делать? Держать для вас свечку?.. Когда я говорил, что без тебя рушится мой мир, я не шутил, — он разглядывает шрамы на костяшках и прочищает горло. — Я же… как собака. Я привык служить: сначала — отцу, потом — тебе. Чем мне себя занять?
— Просто живи счастливо, — я давлюсь слезами, подаюсь к нему и глажу дурную кудрявую голову. — Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Мне не нужно твое самопожертвование…