Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
В коридоре дребезжит звонок, в класс входит учитель, начинается итоговый тест.
А Ваня так и не появился и не ответил на сообщение с пожеланием доброго утра.
* * *
Я на автомате разделываюсь с очередной контрольной и первой сдаю листок, но на душе погано — воображение, компенсируя недостаток информации, работает в аварийном режиме. А что если наяву повторился избитый сюжет молодежных романов, и наш красавчик и звезда школы предсказуемо поступил как подлец?
Упрямо
Но Илюха, с видом настороженного бойцового пса, неотступно меня преследует — болтает какую-то чушь про новую машину его дядьки, забрасывает сомнительными комплиментами, увязывается за мной в столовку, водружает поднос на мой столик и падает рядом.
— Блин, ты сегодня такая красивая, просто ар-р! Это надо сохранить для потомков, — он дожевывает пирожок с яблоком, наводит на меня камеру телефона и меняет тон на развязный: — Итак, Ходорова, поведайте нам, вашим поклонникам, в честь какого праздника вы так вырядились? Если не ошибаюсь, это то самое платье, за которое ваш отец выложил целое состояние!..
Рюмин придуривается и выглядит по-настоящему жалким, а его ужимки раздражают и вызывают лишь смертельную скуку. Он не посвящен в мою тайну, не знает о грандиозности произошедших со мной перемен, и между нами неотвратимо разверзается пропасть.
— Ты правда хочешь это знать? — рявкаю я, и в его зеленых глазах возникает острая, граничащая с отчаянием обида. В конце концов, в том, что я так резко повзрослела, а он остается на нашем прежнем уровне, нет его вины… Я тут же исправляюсь: — Прости. Вчера мне пришлось пережить кое-что мерзкое и неприятное, но месть наша будет поистине шикарной!
Я загораживаю камеру ладонью, и Илюха вынужденно убирает телефон, а потом подробно рассказываю ему про визит отца и мамины планы поквитаться.
Илюха шокирован не меньше, чем я — нервно посмеивается и соглашается, что такие события в клочья разорвут местных обывателей, интересуется, что я сама обо всем этом думаю, по-свойски похлопывает по плечу. Сейчас передо мной лучший друг Илюха — болтливый, хитрый, острый на язык, но безоговорочно преданный, — он разделяет со мной проблемы и радости, утешает и поддерживает и не догадывается даже, что этой ночью я была с его злейшим врагом.
Я до ненависти презираю себя и сжимаю слабые пальцы в кулак. Я даю себе ровно сутки на то, чтобы признаться Рюмину в тайных отношениях с Ваней и никого при этом не подставить.
* * *
Последний экзамен в текущем учебном году пришелся на физкультуру, и я, сменив оковы модельных туфель на белоснежные комфортные «Найки», усердно разминаюсь у кромки асфальта. С тоской поглядываю на скамейки, возле которых мы с Ваней эпично ссорились, на миг задумываюсь об унижениях Инги и теплом прощании с ней, но воспоминания кажутся полустертыми, нереальными, приснившимися, или вовсе случившимися не со мной.
Я стартую по пронзительному свистку физрука, легко отрываюсь от класса и, набрав нужный темп, в одиночестве бегу по потрескавшейся
Все будет хорошо. От моих решений тоже многое зависит!..
…И только когда мы, запыхавшиеся, но довольные оценками за последний забег, шумной толпой тащимся в раздевалку, из школьных дверей вываливается взъерошенная Раиса и растерянно шепчет:
— Дети… Нас постигло большое горе. Анна Игнатовна Волкова умерла…
* * *
Над макушками древних сосен орет воронье, серая гладь воды ожила и покрылась тревожной рябью, похолодало… Я бреду домой в платье и «Найках», и виды пустынной поселковой улицы искажены безысходностью и пеленой горячих слез. Илюха — тоже мне друг — под шумок испарился из школы, я опять спотыкаюсь о злосчастную арматурину, падаю, поднимаюсь и плачу в голос.
Больше нет всемогущего, доброго взрослого, который запросто брал на себя наши подлости и легко отпускал все грехи. Жизнь так бессмысленна и скоротечна, но она не дает вторых шансов и теперь будет спрашивать строже…
Если гложет вина за слова и поступки, нельзя тянуть с извинениями. Инга, ребята из класса… Я скажу им всем, что была неправа! Некстати на ум приходят пьяные отцовские заезды и мое равнодушие к его судьбе, и иголка раскаяния впивается в сердце. Все же… с этим нужно что-то решать. Я не настолько отбитая и не хотела бы вечно с ним воевать.
Как бы там ни было, Ване сейчас во сто крат тяжелее, и я корю себя за сомнения и поверхностные суждения о нем. Подумать только: я пыталась уличить его в предательстве и цинизме, а он в это время проходил через горе!..
Стираю рукавом обильные слезы и поплывший макияж, сворачиваю на свой тихий порядок, распахиваю кованую калитку и вздрагиваю: на бетонной ступеньке крыльца сидит Ваня — видимо, по старинке перемахнул через забор. Он в черной бейсболке и в черном худи без надписей, бледный, измотанный и мрачный, но такой родной, близкий и нужный, что из-под ног уезжает земля.
Теперь я с ним связана — душой, телом, сердцем и мыслями. Он — огромная часть меня, и мне плохо, когда он не в порядке.
Он встает, молча разводит руки, и я со стоном бросаюсь в раскрытые объятия. Они тут же смыкаются за спиной, и я, впервые за весь день, ощущаю себя целой и безмятежно спокойной.
— Как ты? — дышит он в мое ухо. — У тебя же все хорошо?..
Я прекрасно понимаю, о чем он тревожится, прижимаюсь к нему еще крепче и закрываю глаза:
— У меня все отлично! Это ты — как?..