Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
* * *
Солнечный зайчик настырно лезет в лицо, вынуждая чихнуть и расхохотаться — я просыпаюсь отдохнувшей и с ворохом планов на все выходные. Неожиданно на Сосновое обрушилось лето, из форточек струится почти июльская жара, термометр за стеклом сошел с ума и застыл на отметке в плюс тридцать.
Закрываюсь в ванной, полчаса нежусь в пахнущей персиком пене и, впервые в этом году, облачаюсь в легкий сарафан в голубой цветочек.
Мама сегодня тихая и бледная — подвинув под мой нос тарелку с завтраком,
— Мам, а давай цветы посадим? В кладовке остались семена. Помнишь, в прошлом году вся улица от наших клумб обалдела? Даже блогеры из Задонска приезжали. Дом у нас шикарный, давай и снаружи его украсим!
Мама изображает подобие улыбки, но смотрит на меня с усталостью и снисхождением:
— Лер, ты же знаешь, где инвентарь. Давай сама. Хотя, проще, как и тогда, садовника нанять…
Я ожидала такого ответа, поэтому не особо расстраиваюсь — углубляюсь в пыльную кладовую, с грохотом извлекаю на свет божий грабли, совок, лейку и пакет с разноцветными бумажными конвертиками и, просунув стопы в голенища красных резиновых сапог, бреду в заросший палисадник.
Обложенные белым песчаником клумбы покрылись дерном, почва высохла и потрескалась — работы тут явно ни на один день. Натягиваю тканевые перчатки, опускаюсь на колени и, сдувая со лба выбившиеся пряди, яростно освобождаю от прошлогоднего тлена место для новой жизни. На соседнем участке хлопает дверь и слышатся голоса. Я оглядываюсь и замираю с открытым ртом — кованый забор, разделяющий нас, расчищен от старых зарослей, и двор Брунгильды отлично просматривается.
Молодая стройная женщина в длинной юбке и соломенной шляпе несет пластиковые дуги, за ней вразвалочку идет Ваня и внимательно выслушивает ценные указания.
Он в обрезанных до коленей джинсах, голубой майке и драных конверсах. Блондинистая челка усмирена ободком-пружинкой, широкие плечи светятся бронзой, на левом предплечье темнеет тату, но, сколько ни напрягаю зрение, прочесть его полностью не получается.
Он расслаблен, весел и невыносимо круто выглядит, и я живо припоминаю прикосновение его рук к моей талии, представляю, что мы целуемся, и уплываю…
Как по наитию, он оборачивается и пристально смотрит на меня — на мое легкомысленное платье, испачканные землей перчатки, растрепанные волосы и зажатый в кулаке совок, и его губы… трогает еле заметная улыбка.
Он кивает мне, и я, как ненормальная, улыбаюсь в ответ.
* * *
Глава 8
Праздники проходят в прибивающей к земле духоте и ленивой тягучей расслабленности — кажется, что я сладко сплю, вижу цветной сон с пасторальными мотивами, и просыпаться в ближайшее время меня не заставят.
Быстро позавтракав и поблагодарив маму, третье утро подряд спешу в палисадник и принимаюсь за расчистку клумб и посадку цветов, боковым зрением фиксируя происходящее в соседнем дворе.
Ваня откладывает грабли, снова кивает в знак приветствия, и теплый ветер перемен заполняет легкие и треплет мои всклокоченные кудри.
За эти дни мы не перекинулись ни единым словом,
В пятницу вечером Волковы возвели на участке теплицу, тетя Марина внесла туда ящики с рассадой и усердно трудилась над ней, и теперь взмокший Ваня, периодически поскальзываясь, спотыкаясь через куриц, обливаясь водой и матерясь, скачет по мощеным кирпичами дорожкам с ведрами и лейкой.
К концу последнего выходного я уже без стеснения хихикаю над его неловкими движениями и раскрасневшейся физиономией, выражающей легкий шок, кожей ощущаю долгие пристальные взгляды, и по телу проходит гудящий ток.
До поздней ночи сижу за учебником, но мысли ускользают к желтому уютному окну напротив, и приправленное восторгом ожидание чего-то нового и волшебного опьяняет. Я давно забыла, что такое радость, но сейчас словно вернулась в раннее детство — во времена, когда можешь видеть красоту в мелочах, искренне веселиться и творить настоящие чудеса.
Маме названивает отец, ее напряженный голос звенит в гостиной, но даже это обстоятельство не выбивает меня из равновесия — я засеяла клумбы семенами экзотических цветов, прополола газон, полила пережившие морозную зиму туи и теперь засыпаю без задних ног, но с полной уверенностью, что завтра в школе все будет по-другому. Мы с Ваней видели друг друга уставшими, потными и испачканными в грязи, обменивались флюидами поддержки и не сдерживали улыбки, значит, настала пора окончательно зарыть топор войны.
* * *
Зевая и изгоняя из мутной головы недосмотренные сны, выбираюсь из душа, пробуксовывая махровыми носками по скользкому ламинату, спешу в комнату, но мама настойчиво скребется в дверь и, сделав ужасные глаза, протягивает мне свой телефон.
— Лер, это папа, — шепчет она. — Хочет поговорить. Только, пожалуйста, следи за языком.
Кошусь на часы: семь ноль-ноль. Значит, чел, внезапно включивший режим заботливого родителя, спать еще не ложился…
— Привет, пап! — сажусь на кровать и крепко обнимаю подушку. — Рада тебя слышать!
— Ну, чего там, Валерка, чем порадуешь? — отец гнусит и шмыгает носом, и худшие опасения подтверждаются: он в стельку пьян.
— Все выходные была дома, привела в порядок палисадник. Собираюсь на уроки, сегодня попрошу историчку задать мне какой-нибудь исследовательский проект! — бодро рапортую я, но мою пламенную речь перебивает пыхтение и издевательский смешок:
— Это какой такой проект, Валер? Текст из интернета на три страницы, что ли? Вообще не варик. Забыла, о чем мы договаривались? Давай так: чтобы была занята, как Золушка, и с пацанами не болталась. И чтобы в поселке о нас не судачили. И чтобы мать на тебя не жаловалась! Иначе карманных денег лишу, поняла? — Он заводится, опять обзывает меня пустым местом и бестолочью, и я клятвенно обещаю взяться за ум. Как всегда, после наездов он меняет гнев на милость и еще полчаса распинается о том, что в июле мы полетим в Турцию, прощается и даже говорит, что любит меня, но мои руки дрожат, а на глаза наворачиваются слезы.