Багульник
Шрифт:
Возвращалась она уже в одиннадцатом часу и до часу ночи сидела за уроками, а назавтра, чуть свет, вставала на работу.
– Трудно тебе, доченька, - жалея Ольгу, частенько говорила мать.
– В нашем роду испокон все были рабочие: с отцовской стороны - литейщики, а с моей - прядильщицы. И ничего, жили не хуже людей. Вот и тебе, доченька, советую: овладела профессией, на твой век и хватит.
– Я, мамочка, за многим и не гонюсь, а врачом буду непременно. Посмотрела бы в нашей школе: одни рабочие ребята учатся. Только из нашего цеха десять человек. И все мечтают поступить в вуз.
–
Когда она сдала экзамены в медицинский институт, пришлось уйти с фабрики, но она все годы училась отлично, получала стипендию, а с субботы на воскресенье дежурила в хирургической клинике, получая за это сдельную плату. Не забывали и родственники, в Ленинграде жили брат и сестра Игнатия Ургалова, и с получки они приносили Наталье Ивановне немного денег.
Еще вспомнила Ольга, как перед распределением всем выпускникам выдали коротенькие анкеты, которые они тут же на кафедре заполнили. На вопрос: "Куда бы вы желали поехать на работу?" - она, не задумываясь, ответила: "Мне решительно все равно куда!" Подруги, узнав об этом, посмеивались над Ольгой.
– Ведь эти анкеты выдали для формы, - говорили они.
– Так что могла написать что-нибудь поконкретнее.
Кто-то даже съязвил:
– Ургалова и так знает, что останется на кафедре, вот она и темнит. Как-никак любимица профессора Авилова!
И когда через несколько дней ее вызвали в комиссию, все ожидавшие в коридоре кинулись к дверям, а кое-кто прильнул ухом к замочной скважине. Было хорошо слышно, как профессор Авилов сказал:
– Вот что, Ургалова, есть мнение оставить вас на кафедре факультетской хирургии...
– Спасибо, профессор, - сказала Ольга, - я решила уехать куда-нибудь подальше от Ленинграда, чтобы начать самостоятельно свой путь врача... Это давняя моя мечта...
– Я высказал мнение всей комиссии!
– опять зазвучал внушительный голос профессора.
– Мнение такое, что у вас, доктор Ургалова, есть все основания остаться в Ленинграде.
– Какие основания, профессор?
– Могу разъяснить, - сказал Авилов.
– Вы были все годы отличницей. Склонность у вас к хирургии несомненная. А нам необходимо из числа отличников оставить двух человек на кафедре. Кроме того, как мне известно, у вас больная мать. Ну и квартира в Ленинграде. Последнее тоже весьма важно.
– Спасибо, профессор, но я хочу уехать.
Тогда раздраженный ее непонятной настойчивостью профессор произнес резко:
– На Дальний Восток, дальше некуда!
– Согласна, - спокойно сказала Ольга.
А когда она вышла в коридор и ее со всех сторон обступили с вопросами, чей-то язвительный, осуждающий голос бросил в ее адрес:
– Ну и дура!..
...Уже успел отпылать закат. Луна поднялась из-за горного хребта и застыла в голубоватой морозной дымке. Из мглистой синевы выступила Орлиная сопка, нависая своим гребнем над узкой долиной реки. Машина медленно обогнула Орлиную, и сразу же навстречу замелькали огоньки.
– Вот и ваш Агур, - сказал шофер.
– Теперь я и сама вижу, что приехали, - ответила Ольга.
– Заночуете или сразу обратно?
– Обратно.
– На ночь глядя?
– А мы
– Ну, тогда спасибо!
– Не за что, доктор. До свиданьица!
– сказал шофер и распахнул дверцу кабины.
На крыльце Ольгу поджидала Фрося.
3
Выдалось тихое, с легким туманом, морозное утро. Ольга проснулась раньше обычного, в седьмом часу, решив до завтрака походить на лыжах. С тех пор как она привезла из Кегуя новые, подклеенные нерпичьим мехом лыжи, она почти ежедневно устраивала пробежки по льду реки от Орлиной сопки до дальнего кривуна и обратно: около пяти километров. Она и прежде, когда училась в институте, по выходным дням со студентами уезжала за город на лыжные прогулки, а приехав в Агур, совершенно забыла о них. Теперь, получив от Уланков эти удивительные лыжи, к которым не полагалось палок, она, к своему удивлению, так полюбила их, что мысль о том, что их придется скоро вернуть, ввергала ее в уныние.
"Попрошу Евлампия Петровича, чтобы смастерил мне такие же орочские лыжи, - решила Ольга.
– Без них мне теперь не обойтись".
Возвращаясь с прогулки, она издали увидала около больницы упряжку с нартой. Ольга заторопилась. Собаки, спутав постромки, тихо лежали на снегу, положив на вытянутые лапы свои белые, в густой изморози, морды. Языки у них вывалились на сторону, и Ольга поняла, что собаки проделали неблизкий путь. Они даже не пошевелились, когда она подошла к ним близко.
– Чья это упряжка?
– спросила она громко, подумав, что в ее отсутствие привезли больного.
– Наша, чья же!
– раздался глуховатый, простуженный голос из сарайчика, где обычно возился Евлампий Петрович.
– Откуда приехали?
– Из Кегуя.
– Неужели Андрей Данилович?
– Наверно!
– И навстречу ей вышел Уланка в короткой, мехом наружу, дошке и в заячьей шапке с длинными ушами.
– Сородэ!
– поздоровалась Ольга по-орочски.
– Как себя чувствует Марфа Самсоновна, маленькая Олечка?
– Ай-я - кули!
– А Тимофей Андреевич?
– С ним худо!
– Что, заболел?
– Наверно, - не очень твердо произнес. Уланка.
– Что же вы не привезли его, больного? Или слег он?
– Однако нет...
– Пошли, Андрей Данилович, в помещение, что мы стоим на морозе, - она вытерла рукавом прилипший к лыжам снег и, сложив их, сказала: - Если они вам нужны, можете забрать.
– Почему нужны? Раз понравились они тебе, бери, пожалуйста!
– Спасибо, очень понравились. Каждое утро прогуливаюсь на них с великим удовольствием.
Лицо Уланки просияло. Он снял с нарты большой кожаный мешок, легко взвалил его на плечо и пошел следом за Ольгой.
– Сейчас будем пить чай, - сказала она, - ведь устали с дороги.
– А мы привычные, собачки у нас добрые, они бежали, а я сидел, думал...
Наливая ему чаю, она спросила, что же вдруг произошло с Тимофеем Андреевичем, но вместо ответа Уланка перегнулся через стол и таинственным голосом спросил:
– Есть, нет ли, мамка-доктор, у тебя старший брат?
Ольга с удивлением посмотрела на него, чуть было даже не рассмеялась, но, встретив серьезный, почти озабоченный взгляд Уланки, насторожилась.