Багульник

Бытовой Семен Михайлович

А подруге своей в Кировскую область Ольга не написала. Ленке Томиной писать не так-то просто. Ведь Ленка постоянно требует от Ольги таких писем, чтобы в них была вся душа до самого донышка. А у Ольги в самом деле душа была полна впечатлений, переживаний, и писать обо всем этом надо подробно и долго, а времени нет.

Она разделась, легла. Под окном Евлампий Петрович почему-то возился с собаками, и они жалобно скулили, нагоняя тоску. Потом взошла луна и долго стояла под окном - большая, в голубой морозной короне.

Ольга заснула крепко, проспав до десяти часов утра, когда ее разбудил телефонный звонок из Турнина. Аркадий Осипович вызывал ее - ассистировать ему. Предстояла, как сообщила от его имени медсестра Анна Павловна,

важная операция.

До поезда оставалось четверть часа. Ольга быстро оделась, написала Фросе записку и, не позавтракав, побежала на станцию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Она застала Аркадия Осиповича в его кабинете, рассматривающего рентгеновские снимки. Он встретил ее без обычных восклицаний, лишь глянул поверх пенсне задумчивыми глазами. Ольга сразу догадалась, что доктор обдумывает план предстоящей операции, и стала ждать. Через две-три минуты Окунев резко откинулся на спинку стула и принялся вправлять папиросу в мундштук. Закурив, сказал:

– Посмотри снимки.

Она взяла один снимок, посмотрела его на свет, потом другой, затем оба вместе. Аркадий Осипович, выпуская густые клубы дыма, изучающе поглядывал на Ольгу, ожидая, что она скажет.

– По-моему, ясно, Аркадий Осипович, новообразование на уровне поперечно-ободочной кишки.

– Есть, девочка, есть, - буркнул в усы Окунев.

– А опухоль прощупывается?

– Настолько, что сам больной в одно прекрасное утро нащупал ее. Испугался и прибежал в больницу: "Аркадий Осипович, у меня шарик какой-то в животе катается". Говорю ему: "Давай, товарищ Щеглов, раздевайся, приляг, и я твой шарик покатаю".

Ольга спросила:

– Что, вы знакомы с больным?

– Господи боже ты мой!
– воскликнул Окунев.
– Да это ведь второй секретарь нашего Турнинского райкома партии.

– Сергей Терентьевич?

– Ну конечно!

– Помню, он вернулся из Ессентуков веселый, бодрый. Показывал свою курортную книжку - холецистит, спастический колит. И что-то еще с обменом...

– Совершенно верно!
– подвинулся к столу Окунев.
– Удивляюсь, как ты все в точности помнишь.

– Ну и что же, покатали шарик?
– улыбнулась Ольга.

– Покатал, девочка моя. К счастью, он очень подвижен. А когда больного стали готовить к рентгеноскопии, шарик вообще резко переместился. Предполагаю, что сидит он, как гриб-боровик, на ножке, а сия чертова ножка - на брыжейке.
– Он посмотрел на часы: - Словом, девочка моя, через час мы с тобой выясним все в точности.

И признался Ольге, что сперва хотел отправить больного в город, к профессору, однако Щеглов решительно отказался ехать.

– Когда я его как следует осмотрел и действительно обнаружил новообразование в брюшной полости, то написал все это на бланке и сказал ему: "С этим, Сергей Терентьевич, поезжайте в город. Вы как-никак в номенклатуре обкома партии, там в областной больнице вас и прооперируют". Щеглов встал, быстро натянул, извини, пожалуйста, штаны и уставился на меня, аки тигр уссурийский.

Аркадий Осипович сделал последнюю затяжку, выудил из мундштука окурок, глянул на Ольгу веселыми глазами:

– Верно говорю тебе, девочка, аки тигр! "Вы это серьезно мне советуете, доктор Окунев?" - спрашивает Щеглов. "В таких делах, отвечаю, не шутят. Операция крайне необходима, а опухоль, если ее оставить, сами знаете, может перерасти в нехорошую штуку. Ее необходимо срочно выкинуть к чертовой бабушке!" Щеглов спокойно выслушал меня, взял со стола папиросу, долго мял ее пальцами, но не стал закуривать. Вспомнил, что на курорте бросил курить, а тут немного поволновался. "Так вот что, доктор Окунев, мы с вами коммунисты и будем говорить прямо: если бы я даже состоял, как вы выразились, не только в номенклатуре обкома, а самого ЦК, никуда я из Турнина не поеду! Разве ты забыл, - тут он

перешел на "ты", - доктор Окунев, как мы строили нашу больницу, сколько трудов и хлопот мы на нее потратили. Когда ее открывали, помнишь, ты при всем честном народе заявил, что отныне даже самых тяжелых больных никуда не будем посылать из Турнина. Любую сложнейшую операцию будем делать на месте. Помнишь, Аркадий Осипович? Так вот, дорогой мой, возьми обратно свою сопроводиловку, потому что я ни в какой город не поеду. Вовсе я не желаю, чтобы люди говорили: когда нашего второго секретаря приперло, он в город укатил, к профессорам, а мы, значит, грешные, в случае чего должны здесь, в районной больнице!" Я пробовал доказать ему, что он совершенно напрасно думает, будто кто-то в чем-либо упрекнет нас. Ведь мы и рядового работника, если нужно, можем направить в областную больницу. Тогда Сергей Терентьевич поставил вопрос так: "Если ты, доктор Окунев, не уверен в себе, тогда скажи прямо, как коммунист коммунисту, и я поеду в город. Ведь мне, сам понимаешь, во цвете лет помирать неохота". Сказал это Сергей Терентьевич и сразу как-то переменился: лицо бледное, руки дрожат, в глазах слезы. Но это не от слабости у него, а от обиды, что не успел еще сделать всего, что надо и хочется сделать. "Давай, говорю, Сергей Терентьевич, обратно сопроводиловку! Никуда я тебя из Турнина не пущу, несмотря на твою высокую номенклатуру! Сходи, голубчик, домой, скажи Людмиле Афанасьевне, что доктор Окунев велит тебе лечь в больницу. Впрочем, я с ней сам поговорю..." Кинулся он ко мне, схватил мои руки, крепко от души пожал и говорит: "Спасибо тебе, дорогой доктор, знаю тебя не первый год, от души верю тебе, спасибо, что по-человечески понял меня!" Вот, девочка моя, какая нам с тобой предстоит операция. Вот почему вызвал тебя.

– Я, пожалуй, пройду к больному, Аркадий Осипович, - сказала Ольга.

– Иди, милая, иди. Прощупай его как следует, ведь ты его еще не видела...

Щеглов лежал на спине, подложив под голову руки, и смотрел в окно, за которым в блестящем куржаке стояли тонкие молодые березы.

Когда Ольга подошла к нему, он не сразу узнал ее, а узнав, улыбнулся слабой грустной улыбкой.

– Ургалова?

– Я, Сергей Терентьевич.

– По-моему, вас посылали в Агур?

– Я и живу в Агуре.

– Как вы там устроились?

– Отлично, Сергей Терентьевич.

– Ну и молодец! Думаю, что на месте Александра Петровича не должно быть плохо. Не за горами время, когда ваш Агур станет районным центром, тогда дела пойдут у вас еще лучше.

– Разрешите, Сергей Терентьевич, я посмотрю вас?
– попросила Ольга.

– Давайте, доктор, смотрите. Я теперь в вашей власти.

Ольга присела на краешек кровати, взяла руку Щеглова, проверила пульс, потом выслушала сердце, легкие.

– По этой части у меня, кажется, все хорошо, - сказал он уверенно и добавил печально: - А вот шарик у меня в животе...

– Сейчас посмотрю и шарик, - как можно спокойнее проговорила Ольга и нежно, кончиками пальцев пропальпировала живот, сразу нащупав опухоль. Покатала ее туда-назад, спросила: - Так не больно?

– Когда сильно нажимаете, больно. Что, Ургалова, серьезная это штука у меня?

– Разве Аркадий Осипович не говорил вам?
– стараясь уйти от прямого ответа, в свою очередь спросила Ольга.

– Говорил, конечно. А я у вас спрашиваю...

– Опухоль довольно большая. Но все-таки достаточно подвижная.

– Верно, Ургалова, я и сам это обнаружил. Когда лежу на правом боку, она у меня здесь, - и он показал где, - а когда на левом, то вот здесь...

– Поменьше щупайте, Сергей Терентьевич, не надо травмировать.

– Знаю, что не надо, так ведь руки сами тянутся, - виновато признался Щеглов.
– Чего только не передумал я за эти несколько дней! Ведь я впервые попал на больничную койку.