Багульник
Шрифт:
Ольга громко, от души смеялась.
– Должна вам сказать, - сквозь смех произнесла она, - когда Николай Иванович приехал во второй раз в Агур без бороды, я его тоже не сразу узнала.
– Самое интересное в этой истории, - сказал Николай, - что Клавушка доказала свою священную верность мужу.
– Он взял Клавину руку, хотел поцеловать, но она отдернула ее:
– Коленька, не подхалимничай, все равно уеду в Ленинград, к маме.
– Никуда ты от меня не уедешь, - спокойно ответил Медведев.
– Теперь тебе остается подарить мне таежника, и все у нас пойдет на лад...
– Что, у вас в леспромхозе
– отпарировала Клава.
– Почему именно лесоруба?
– возразил Медведев.
– Из нашей глубинки может выйти и Ломоносов, и Менделеев...
– Медведев, не тешь себя надеждами. Не родятся от тебя ни Ломоносовы, ни Пушкины...
Николай с веселым лукавством посмотрел на Ольгу.
– Если верить медицине, что наследственность передается главным образом по материнской линии, то ты права Клавушка.
– Вот видите, какой он самоуверенный! А вы, доктор, долго думаете жить в Агуре?
– спросила Клава.
– Наверно, долго. Врачу - не выбирать места. Они везде нужны, а здесь особенно. Уже начала ездить по участку на вызовы, сделала несколько операций. Не за горами время, когда построят у нас в Агуре новую больницу с хорошей аппаратурой и лабораторией. Приедут врачи, создастся коллектив, будем спорить, экспериментировать.
– В тайге экспериментировать!
– удивленно воскликнула Клава.
– Просто уму непостижимо!
– Смотря какому уму!
– сорвалось у Николая, но он сразу же осекся, перехватив суровый, почти злой взгляд жены. Желая смягчить сказанное, добавил: - Вот видишь, дорогая, не место красит человека.
– Не замечаю, чтобы ты сильно украсил свое место! Какой была, такой и осталась твоя глушь. И в конце концов, речь идет о врачах. А что могу сделать я, когда даже приличной передвижки нет? Разве для этого я училась в библиотечном, чтобы ездить по лесопунктам и всовывать лесорубам книжечки: "Прошу вас, пожалуйста, почитайте Ромена Роллана". Таежники больше думают, как бы маленькую выпить, а не романы читать.
– Неверно, Клава, - сердито сказал Николай.
– Вот ты и сделай так, чтобы они вместо маленькой взяли в руки Ромена Роллана, Максима Горького, Фадеева. Я вот осенью захватил с собой на лесопункт "Сестру Керри" Драйзера. Выдался свободный часик, лег под тополек, стал читать. А ребята просят меня: "Товарищ инженер, почитай-ка вслых!" Так и сказал один паренек - "вслых". Я прочитал главку - и как слушали! Даже про обед свой забыли ребята. А ты говоришь, страсть у них к маленькой. От скуки это, Клавушка, от скуки. Ты ведь, в сущности, такой же врач, как и Ольга Игнатьевна, ведь и души людей надо лечить, чтобы они здоровыми были... А ты день-деньской все пилишь меня, хуже, чем электропила.
– Медведев, пожалуйста, прекрати!
– крикнула Клава, отодвигая недопитый чай.
– Я не собираюсь верхом на коне развозить книги по вашей тайге. Так и молодость пройдет.
– Вы слышали, Ольга Игнатьевна, - сказал Медведев и, махнув рукой, добавил: - Вот так и воюем!
– Нет, сто раз права моя мамочка, - несколько поостыв, тихо сказала Клава.
– Все больше убеждаюсь, что ты не из тех, кто может принести мне счастье.
– Счастье - ведь оно разное, - твердо заявила Ольга.
– Оно и тогда, когда ты нужна людям и по мере своих сил приносишь
– Ну и молодец же вы, Ольга Игнатьевна!
– прервал ее Медведев.
– И повезло же моему другу, честное слово!
Ольга, посмотрев на Клаву, перевела разговор на шутливый тон.
– Ваш благоверный почему-то жалеет, что не он, а Юрий Савельевич попал ко мне на операционный стол.
– Вот нахал, а еще ухмыляется, - тоже шутливо сказала Клава.
– А вы, Олечка, утверждаете, что он хороший человек...
– Решительно утверждаю!
Клава пожала плечами:
– Что ж, бывает, что и врачи ошибаются в диагнозе.
Медведев плюхнул из бутылки в фужер вина, разлив его на скатерть, и, глянув извинительно на Клаву, залпом выпил.
– Я, Ольга Игнатьевна, тоже далеко не графского рода, - сказал он. Мой отец - простой крестьянин. Погиб в финскую войну. Осталось нас у матери четверо, мал мала меньше. Работал я и конюхом в колхозе, и чернорабочим на стройке. А когда приехал в Ленинград, тоже не было у меня ни кола ни двора. Устроился учеником слесаря на завод, а по вечерам учился. И вот стал инженером. Так должен же я отплатить добром моему государству! Клавина мама мечтала выдать свою дочь не меньше как за доцента. А тут подвернулся я, мужик простой. И у мадам Тороповой, видите ли, обострилась мигрень...
– Не смей так говорить о моей мамочке!
– возмутилась Клава.
Однако Николай не обратил ни малейшего внимания на ее протест и с прежней горячностью продолжал:
– Ты спрашивала Ольгу Игнатьевну, счастлива ли она, Она тебе уже ответила. А ты, Клавушка, не имея, в сущности, никаких забот, не обремененная ни детьми, ни тяжелой работой, живешь, так сказать, под крылышком у мужа и чувствуешь себя глубоко несчастной.
Клава сидела опустив глаза, и Ольге показалось, что в душе у нее происходит борьба.
– Почему же ты отказался ехать в Петрозаводск? Ты ведь имел такую возможность?
– вдруг спросила она.
– Что там Петрозаводск!
– сердито проговорил Николай.
– Если хочешь знать правду, я даже имел возможность остаться в Ленинграде в аспирантуре.
– Врешь! Ты врешь!
– воскликнула Клава.
– Нет, не вру. Более того, я рассказал об этом твоему отцу. Я ему объяснил, что решил отказаться от аспирантуры и от Петрозаводска. Я ему сказал, что хочу уехать как можно дальше, чтобы начать с тобой жизнь с трудностей, которых ты никогда не знала, с собственных забот, которых у тебя никогда прежде не было. Вот что я хотел. И знаешь, твой отец согласился...
– И это неправда, отец любит меня!
– закричала Клава.
– Любит, и очень. И потому, что любит, он безоговорочно согласился с моими доводами, - спокойно повторил Николай.
– Он сказал: "Ты прав, Колька, увези ее в трудности, пусть узнает, какая она, настоящая жизнь".
– Мой папа любит и пошутить, - опять прервала его Клава, но Николай резким жестом остановил ее.
– Нет, он не шутил!
На улице загудела машина.
– Это, видимо, за мной, - сказала Ольга.
– Приезжайте в Агур, Клава, я буду очень рада.