Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

Таурин Франц Николаевич

Зиновия увели.

— Как прикажете с ним поступить? — спросил у Бердяева дежурный офицер.

— Подержите три дня в одиночке.

— А потом?

— Если одумается, возьмите подписку о согласии сотрудничать и отпустите с миром. Если не одумается… пусть убирается на все четыре стороны!

— Отпустить? — удивился дежурный офицер.

— Разве я неясно сказал? Соображать надо! На свободе он будет нам полезнее. Установим наблюдение, выйдем на вожаков. Да, чуть было не забыл. Перед тем как отпустить, прикажите, чтобы, не усердствуя особо, поставили

ему пару-другую синяков поэффектнее. Для его же пользы. Иначе его сотоварищи могут о нас, да и о нем плохо подумать.

Хотя и сказано было «не усердствовать», изукрасили Зиновия основательно. Можно сказать, выполняя задание, трудились не за страх, а за совесть.

Зиновий постеснялся являться в таком виде в свою каморку. Очень не хотелось огорчать родных, но делать было нечего, пришлось идти на Балканы, отлеживаться у матери.

Мать всплеснула руками и заплакала.

— Где это тебя так, сынок?

— Потом все расскажу, а сейчас попить бы мне горяченького да приткнуться где…

— Сейчас, сейчас, сынок, — захлопотала мать. Обмыла прохладной водой изуродованное лицо, привязала примочки. Потом напоила чаем и уложила в свою постель.

— А сами-то, мама? — обеспокоился Зиновий.

— Найдется и мне место, — сказала мать, — а тебе за перегородкой спокойнее будет.

На другой день утром, поменяв повязки, мать снова его спросила:

— За что же это тебя так, сынок?

Зиновий погладил морщинистую ласковую материнскую руку и сказал с печальной усмешкой.

— Первое крещение, мама…

Глава седьмая УНИВЕРСИТЕТЫ ТАГАНКИ

1

Тюрьма на улице Малые Каменщики, официально именовавшаяся Московской губернской уголовной тюрьмой, но в просторечии получившая наименование Таганки (по расположению своему неподалеку от Таганской площади), учреждена была в начале века, в царствование Александра Первого Благословенного, с предназначением для содержания в ней уголовных преступников. Но в конце века, по мере нарастания революционного движения среди рабочих Москвы и Московской области, Таганка все чаще и чаще принимала в свои мрачные камеры узников политических.

Зиновий попал в Таганку осенью 1896 года, в начале царствования Николая Второго.

После своего скоропалительного — для самого непонятного и неожиданного — изгнания из подвалов охранки Зиновий десяток дней отлеживался у матери на Балканах.

Стыдно было выйти на улицу с лицом, испятнанным кровоподтеками. Он, понятно, не мог догадаться, что меты на его лице поставлены по личному указанию начальника охранки со специальной целью, и решил, что таким образом свели с ним счеты обиженные им филеры.

Но потаенной своей цели хитроумный начальник охранки все же достиг.

От Марии Бойе в подполье стало известно о том, что вырвавший ее из лап охранников Зиновий Литвин арестован. Узнали, что передан

он в охранку на Гнездниковский. Потом узнали, что был там жестоко избит, а после всего этого вроде бы даже и… отпущен.

Склонялись к тому, что с Зиновием просто расправились без суда и следствия. Но все же поручено было Ивану Калужанину выяснить, что же на самом деле случилось.

Иван Калужанин договорился с Никитой Голодным, чтобы тот взял на себя розыски Зиновия. Зиновий ни разу не приводил Никиту в свою каморку, встречались обычно в трактире. Но разговор о том, где проживает он, был. Запомнилось Голодному, что недалеко от вокзала, в трехэтажном доме с высоким крыльцом, а на крыльце два больших каменных шара.

Вот шары эти каменные и помогли отыскать местожительство Зиновия. Про каморку свою под лестницей Зиновий тоже успел рассказать. Но Зиновия в каморке не оказалось. А сдававшая конуру дворничиха к разговорам с незнакомым человеком не была расположена.

— Не телок, чтобы на привязи его держать, — заявила она Голодному. — Дело его молодое, когда надо, тогда и ушел. А куда ушел, пошто не пришел, не мое дело. За комнату уплочено вперед за месяц. Стало быть, когда захочет, тогда и заявится.

Немалых трудов стоило убедить недоверчивую старуху, что он друг ее квартиранта. Разыскивает не просто так, есть опасение, не попал ли в беду. Может, помочь в чем надо?..

В конце концов старуха прониклась доверием и вспомнила, что «у Зиновия мать где-то на Балканах». А когда Никита возразил, что Балкан — клин не малый, еще вспомнила: во флигеле в доме купца Воскобойникова.

2

Мать старательно прикрыла за собой дверь и подошла к Зиновию, сидевшему у окна и занятому сапожным ремеслом: он прилаживал косячки и подковки к своим рабочим сапогам.

— Беда, однако, сынок, — сказала она Зиновию. — Спрашивает тебя какой-то. Сроду его не видела. Сказала: пойду погляжу, дома ли. Может, укроешься у соседей, от греха подальше. А ему скажу: ушел куда-то…

Зиновий отставил в сторону лапку с надетым на нее сапогом, посмотрел на взволнованную мать:

— Не тревожься, мама, раньше времени… А какой он из себя-то?

— Длинный такой и шибко тощий. А лицо все как есть в морщинах, будто посечено…

— Так это же Голодный! — воскликнул Зиновий и побежал навстречу товарищу.

Но на пороге остановился, сказал матери:

— Зови сюда, в горницу. Не надо, чтобы его вместе со мной видели.

Мать снова всполошилась, постарался ее успокоить.

— Это, как говорится, на всякий случай. А если по-вашему, то: береженого бог бережет. Иди, иди, зови. Не опасайся.

— Здорово же они тебя изукрасили! — сказал Никита. — Постарались, изверги!

— До свадьбы заживет, — бодро отмахнулся Зиновий.

— На лице заживет, — согласился Никита. — А нутро-то как? Они там великие мастера почки отбивать.