Бег времени. Тысяча семьсот
Шрифт:
– Гвендолин, - прохрипел он, с трудом, без воздуха, дыша тяжело и часто, - Это…
Но я не желала слушать продолжение, притягивая его к себе, чтобы поцеловать. Никаких сожалений. Никаких отступов. Шаги назад строго запрещены.
– Я люблю тебя, - прошептала я, сходя с ума от одного лишь его взгляда.
И этого было достаточно, чтобы вмиг сорваться в бездну из огня. Время было только нашим. Оно остановилось на это мгновение. Электричеством пробегала дрожь по позвонкам через поцелуи и касания. Каждый из нас утолял жажду друг по другу. Все эти одинокие ночи, пролитые слезы, молитвы превращались в яростные поцелуи, движения тел, ритм
Все выше. Быстрее. Ближе к раю, чем могли бы оказаться смертные.
Я повторяла это каждый раз, как могла вобрать в себя достаточное количество воздуха, теряя его в криках, но находя в секунды спокойствия.
Я сошла с ума, Гидеон де Виллер.
Любовь к тебе стала причиной моего безумия.
========== Охота на дьявола. Гвендолин ==========
Я никогда ничего не обещала. И никогда не собиралась менять направление ветра. Но если уж ты можешь путешествовать во Времени, можешь вернуться назад и почувствовать себя прежней, то неужели же не попробуешь сделать это — хотя бы раз?
Джоанн Харрис. Персики для месье кюре
– Мамочка!
Амелия бежит ко мне навстречу с распростертыми объятиями и ее черные локоны прыгают, как и она, когда наконец-то она обхватывает меня руками. От нее восхитительно пахнет лавандой – как и всегда, в воскресенье ей делали ароматную ванну – истинное расточительство дикарки из будущего. Амелия запрыгивает мне на колени, счастливо улыбаясь, а я смеюсь и, схватив расческу, тут же начинаю расчесывать ее непослушные волосы. Она начинает с задором рассказывать про ее день с Люси – гувернанткой с весьма смелыми для 18 века взглядами на жизнь. Наверное, именно поэтому она мне так и нравится. Девушка не боится высказывать свои мысли и ей повезло родиться именно в Шотландии, чтобы найти дом, где ее бы могли воспринимать всерьез, а не пороть розгами за распущенные мысли. И она стала единственной, кто смог бы утихомирить пылкий нрав Амелии, которая сидит на моих коленях и смеется каждый раз, когда расческа застревает в ее волосах.
В комнате слишком душно. Кажется, словно весь воздух выкачали.
В углу тихо потрескивает камин, окна плотно закрыты – весна едва наступила, все еще не радуя холодными ветрами. Свечи освещают комнату и ощущение, словно я в самом уютном в мире коконе, счастливая и живая. Память так и не возвращается, старательно пряча меня от горестей прошлого, и мне стоит ее благодарить, ведь это позволяет мне воспринимать мир шире.
Почти нечем дышать. С каждой секундой все труднее.
Он заходит в комнату как раз тогда, когда Амелия заканчивает свой рассказ. Улыбается самой потрясающей улыбкой и кажется, что в комнате становится намного теплее, чем было до его прихода. Бенедикт – лучший в мире обогреватель. Я смеюсь, когда Амелия спрыгивает с моих коленей и бежит ему навстречу, явно готовясь и ему пересказать все взлеты и падения, что она пережила за один лишь день. Уверена, что в конце Бенедикт опять нахмурится и скажет, что мы позволяем Люси гораздо больше, чем позволено приличиями, а я опять упрекну его в том, что он сам женился (аж два раза!) на незнакомке из будущего, не имеющей за спиной ничего кроме наглости и сарказма. Но мой муж лишь смеется в ответ и подхватывает дочь на руки.
Что-то холодное упирается в мою
Бенедикт подходит ближе ко мне и с дочерью на руках умудряется наклониться, чтобы оставить на моих губах легкий поцелуй, точно приятный ветерок в душный летний день и я оживаю, как оживала всегда, когда он был рядом. Внизу живота все стягивается в узел, когда он медленно, ведя носом по моей коже, передвигает свои губы ближе к уху и произносит что-то, что заставляет меня вспыхнуть точно спичка.
Приятный холодок на секунду достигает моего лица, но затем вновь исчезает, точно его и не было.
Амелия уходит спать, ее весьма разумно уводит из комнаты Люси – последнее, что я вижу, это вспышку ярких рыжих волос гувернантки, прежде, чем дверь захлопывается и Бенедикт тут же оказывается рядом – настойчиво, почти грубо он поднимает меня с кушетки и тянет к себе, точно безвольную игрушку, что повисла в его руках. Но я делаю шаг назад и маню его указательным пальцем, подходя все ближе к кровати. Он идет за мной, и я вижу, как темнеют от страсти его глаза.
Смеясь, я отворачиваюсь от него и…
Падаю с кровати, больно ударившись лбом об паркет. Черт! Открыла глаза и поняла, что свалилась не с такой уж и восхитительной высоты, о которой стоило бы беспокоиться, но сам факт, что я упала с кровати, заставлял меня чувствовать, если и не ужасно, то, по крайней мере, немного неловко. Учитывая тот факт, что свою одежду я оставила вчера где-то в районе между кабинетом и лестницей. Весьма смущающее обстоятельство, учитывая, что в доме проживал еще и де Виллер-младший.
– Так и будешь валяться, мисс Аморальность?
В испуге я тут же запрыгнула в кровать и обмоталась одеялом, прикрывая им наготу, но спустя секунду облегченно выдохнула. На подоконнике, уютно устроившись между маленькими подушками, лежал Ксемерус, смотря на меня настолько осуждающе, насколько мог.
– Что тебе нужно, Ксемерус? – прошипела я ему, оглядываясь на закрытую дверь. За ней лишь отдаленно были слышны голоса Рафаэля и Гидеона. О боже! А я валялась тут совершенно голая и разговаривала с воображаемым (как всем кажется) другом. Если выставить эту сцену в театре, то все зрители были бы похожи на персонажа «Крика» Эдварда Мунка.
– Ты пропала, и я забеспокоился, - с напыщенной важностью произнес демон, перемещаясь на кровать. Конечно, как же. Дождешься от него беспокойства. Единственное о чем Ксемерус умел беспокоиться – это его призрачный желудок.
– Я серьезно. Мне сейчас не до тебя и твоих шуток, - вновь прошипела ему я, стараясь согнать его с кровати. Но рука как обычно лишь словно погрузилась в холодную воду. Отличное средство, чтобы отогнать сон.
– Естественно! Совсем не юная Ева соблазнила маленького Адама, - съехидничал Ксемерус, взлетая к потолку, оскорбленный тем, что я запустила в него руку, - Совсем забыла о том, ради чего ты здесь?
Уничтожить Сен-Жермена.
Такое я не забуду никогда. Но заснуть в одной кровати с человеком, которого я ждала более ста лет… Сравнится ли это чувство с тем, что я испытаю, когда наконец-то избавлюсь от вечно преследующего меня желания мщения? Долгое время мне казалось, что месть – это единственное, что удерживает меня на плаву. Пока не поняла, что больше не знаю, за что же пытаюсь мстить. Граф разрушил мою жизнь в такой же мере, в какой сам того не осознавая сделал ее восхитительной. Только чувство неполноценности продолжало бегать за мной точно верная собака.