Белая ворона
Шрифт:
Нас, англичан, евреи упрекают в снобизме, а сами они крайне высокомерны. Их высокомерие зиждется на уверенности, что они — избранный Богом народ. И неопровержимым доказательством своих прав на Палестину они считают то, что эту землю обетовал им Бог.
Разумеется, арабы и в самой Палестине, и в Египте, и в Сирии так не считают. Особенно в Сирии, где они убеждены, что Палестина — неотделимая часть Великой Сирии, отобранная у нее в 1916 году вследствие злокозненных интриг между Англией и Францией.
Чью сторону поддерживаем мы? Ничью. Последнее свидетельство соблюдения нами неукоснительного
У нас в канцелярии довольно часто обсуждают наше отношение к арабам и к евреям. Один мой коллега образно сказал, что после двух часов созерцания арабских страданий его тянет к евреям, а после двух часов сионистской пропаганды — к арабам. А наместник не менее образно определил разницу между евреями и арабами: под ермолкой одни мозги, под феской — другие.
Должен признаться, что англоязычные евреи из Европы мне ближе, чем арабы. В оправдание европейских евреев нужно сказать, что они не понимают арабов потому, что никогда не жили с ними. А как раз европейские евреи и составляют сионистское руководство. Своим непониманием они только озлобляют арабов и тем самым объединяют. Современная история еще не знала такого единодушия между арабами-мусульманами и арабами-христианами, когда речь заходит о создании в Палестине еврейского Национального очага.
Любопытно, что европейские евреи хотят воспроизвести в Палестине образ жизни тех стран, откуда они приехали — от польско-русского местечка до Германской империи. Но немецкие евреи хотят построить здесь Германию без немцев, а русские евреи — Россию без русских.
Я спросил Ахмеда, что он думает о евреях, и он ответил: „Они — не арабы“. Что за вздор он несет, удивился я. Разумеется, евреи — не арабы. Но потом я подумал и понял, что он просто выразил отношение арабов к чужакам. Точно так же мы говорим о ком-то „он — не англичанин“.
А в общем-то, если быть до конца откровенным, я устал. Хочу домой. Хочу читать по утрам свежую „Таймс“, а не недельной давности. Мне надоела эта дикая жара и эти дикие люди».
x x x
Разобрав почту наместника, капитан Перкинс зарегистрировал в журнале общее число писем, убрал журнал в ящик стола, закрыл его на ключ, погасил свет и пошел домой, неся под мышкой полученные из Лондона газеты. Придя домой, Перкинс открыл окно, приготовил чай и уселся читать.
В прессе не перестают писать о Палестине. «Английские и американские евреи вкладывают большие деньги в Палестину. Евреи наверняка знают, что в тамошней земле что-то скрыто, иначе нужно допустить, что они выбрасывают деньги на ветер, а это не в их духе».
Перкинс отложил газеты и открыл дневник:
«Ну, что в этой земле может быть скрыто? Нефти тут нет. Золота — и подавно. Об алмазах и говорить нечего. Нет, евреям важна сама эта земля. А полезные ископаемые в данном случае их не интересуют: еврейские мозги принесут больше дохода, чем любые ископаемые. Видимо, потому и решили сионисты заселять Палестину. Думали, арабы отдадут
Арабы считают, что всех евреев можно убить, а евреи считают, что всех арабов можно купить. Разумеется, и те, и другие заблуждаются. Заблуждается и наместник, который на днях сказал, что есть только четыре возможности добиться покоя в Палестине: выгнать всех евреев, выгнать всех арабов, аннулировать Декларацию Бальфура или поддерживать власть силой штыков. Когда же я спросил его о пятой возможности — о самоуправлении, он сказал, что им можно наделить только арабское большинство. „Лорд Бальфур обещал евреям Национальный очаг? — съязвил наместник. — Вот пусть и греются себе у этого очага. Но они потом захотят, чтоб им дали свое государство, а этого делать нельзя. Будет плохо и им, и нам“. Эту мысль я уже у кого-то встречал. Но у кого? Кто сказал, что евреям нельзя давать свое государство? Там еще есть такие слова: „Будет крайне неразумно дать этой расе обрести свою силу. Если бы лошади знали свою, мы больше не ездили бы на них верхом“. Да это же Марк Твен! Кто еще мог выразить такую глубокую мысль с таким юмором».
Перкинс взял книгу, но читать не хотелось. Перед сном он сделал еще одну запись:
«Начал было ухаживать за машинисткой из Департамента сельского хозяйства с библейской внешностью и с библейским именем Эстер. Пригласил ее в ресторан. Она много ела и мало говорила. Повел ее в концерт. После концерта спросил, не зайти ли нам к ней на стакан чаю. А она в ответ: „У вас серьезные намерения? Если да, я вас познакомлю с моими родителями“. Под каким-то предлогом сбежал. Теперь Департамент сельского хозяйства обхожу стороной».
8
Немецкий художник Герман Штрук переехал в Палестину в начале 20-х годов. Он поселился в Хайфе в двухэтажном каменном доме и пригласил арабского драматурга Азиза Домета, так как хотел написать его портрет. Домет был необычайно польщен. С него никто еще не писал портрета, не говоря уже о такой знаменитости, как Штрук. Домет шел к нему с трепетом.
В студии на втором этаже пахло красками и табаком. Штрук курил трубку. В представлении Домета он никак не походил на художника. Мудрые и очень еврейские глаза под густыми бровями, большой нос, пышные усы, аккуратно причесанная клинообразная борода делали его похожим, скорее, на университетского профессора, на которых Домет насмотрелся в юности. А Штрук оказался религиозным евреем, и все стены у него увешаны портретами евреев. Очень печальных евреев. Печалью веяло и от самого Штрука.
Пока Домет позировал Штруку, они вели неспешную беседу. Точнее, говорил Штрук, а Домет лишь изредка вставлял отдельные реплики: Штруку мешало, когда натура отвлекается.
— Вы спросили, как я решился уехать из Германии. Попробую объяснить, герр Домет. Родился я в Берлине, немецкий — мой родной язык. Во время войны я служил офицером в немецкой армии.
— Да что вы? Трудно поверить.
— Ну, почему же? А вы?
— А я был солдатом в турецкой армии.
— Вот видите, стало быть, мы с вами были союзниками.