Белая ворона
Шрифт:
— Чем же я могу вам быть полезен, герр Домет? — спросил Эйнштейн, бросив беглый взгляд на настольные часы.
— Может, герру профессору не составит труда сказать руководству Сионистской организации, что я буду полезен в лекционной работе. С моим знанием обстановки в Палестине я смогу убедить немецких евреев туда ехать.
— Вот это как раз не так легко, как вам кажется. — Эйнштейн не любил, когда разговор о сионизме переходил на практические вопросы, касающиеся и его. — А разве для Сионистской организации недостаточно рекомендаций
— Они… они… — Домет замялся, — …говорят, что я плохо выступал в Вене, но, поверьте, это вовсе не так. Просто в Вене собралась совсем не та аудитория. Но в Берлине меня знают. Тут с большим успехом ставили мои пьесы, обо мне писали в газетах.
Эйнштейн еще раз посмотрел на часы.
— К сожалению, меня ждут неотложные дела. Я постараюсь вам помочь. Было очень приятно с вами познакомиться, герр Домет.
Выйдя от Эйнштейна, окрыленный, Домет написал Вейцману, как дружелюбно принял его великий ученый.
Вейцман, уставший от нескончаемых хлопот по делу Азиза Домета и раздраженный тем, что его протеже произвел скверное впечатление в Европе, решил поставить точку во всей этой истории и попросил Штейна написать соответствующее письмо в берлинский филиал Сионистской организации.
х х х
Председатель центрального правления Сионистской организации Германии доктор Отто фон Ландсберг сидел в своем кабинете. Он был в восторге от возложенного на него поручения: избавиться от назойливого попрошайки Домета.
И вот теперь этот жалкий арабский графоман, который только и делает, что беззастенчиво доит Сионистскую организацию, да еще нажаловался на него, Отто фон Ландсберга, самому доктору Вейцману, сидит у него в приемной. Ландсберг намеренно не торопился его принимать. Он получил от секретаря Сионистской организации Штейна недвусмысленные указания: в деликатной форме дать Домету понять, что Сионистская организация посылает его ко всем чертям. Ландсберг перебрал на столе бумаги, допил чай, прошелся по кабинету, позвонил жене, чтобы она рассчиталась с посыльным от портного, посмотрел в окно на оживленную улицу и только тогда — на часы. Домет сидел в приемной уже добрый час. Ландсберг позвонил секретарше: «Пригласите герра Домета».
— А, дорогой герр Домет, рад вас видеть в добром здравии. Присаживайтесь. Извините, ради Бога, что заставил вас ждать, но работа у нас такая — ни минуты времени. Как поживаете?
Домет нервно вертел в руках шляпу и молчал.
— Итак, я вас пригласил вот по какому делу.
Ландсберг вынул из папки письмо от Штейна и медленно начал читать, хотя уже знал его наизусть:
«Будьте любезны сообщить г-ну Азизу Домету, что доктор Хаим Вейцман, к сожалению, не может сделать для него больше, чем он уже сделал».
Домет покраснел, но ничего не сказал.
Ландсберг убрал письмо в папку и с любезной улыбкой посмотрел
— Увы, господин Домет, Сионистская организация больше не может вас финансировать, теперь вам придется полагаться только на себя. Так что возвращайтесь в Палестину. Всего наилучшего.
Домет вышел на улицу с таким ощущением, будто его облили помоями.
Возвращаться в Палестину не на что. Деньги кончаются. Тесть еще не оправился от банкротства и сам старается перехватить у зятя марку-другую.
Домет бесцельно ходил по улицам. С тех пор, как он впервые побывал в Берлине, прошло три года. Инфляция кончилась, марка снова стала твердой валютой, прохожие улыбаются. Но Домета ничего не радовало: у него-то денег нет. По старой памяти он нашел «Красную лампу», где теперь размещался ресторан. Домет взглянул на меню при входе, и у него заурчало в животе. А когда посмотрел на цены, аппетит пропал. Он увидел в кафе русских эмигрантов и вспомнил о Лине. Встретит ли он ее еще когда-нибудь? От Лины мысли перешли к жене и к дочери. Надо их отправить домой, а самому обойти театры и постараться продать пьесы. Или вернуться всем вместе? Но в голове сверкнуло предупреждение брата Салима в его последнем письме: «Не торопись домой, наши все еще краснеют от стыда при упоминании твоего имени».
«Они еще и краснеют! Мерзавцы! Выгнали меня из школы, оставили без гроша! Салим пишет: „Попытай счастья в Берлине!“ Легко сказать! Где оно, мое счастье?»
С этими мыслями Домет шел наобум, пока не увидел ворота в Тиргартен. На скамейке валялась забытая кем-то газета. Он посмотрел первую полосу, вторую. А это что? Не может быть! Маленькая заметка сообщала, что в Берлине открылся «Театрон Эрец-Исраэли» и для премьеры театр выбрал пьесу «Валтасар».
«Валтасар»? Мою пьесу? Без моего ведома?
Домет перечитал заметку еще раз и только тогда увидел, что спектакль поставлен по французской пьесе какого-то Роше.
На следующий день Домет нашел адрес «Театрона» и купил билет на «Валтасара». Спектакль шел на иврите, но Домету не нужно было понимать слова: он знал содержание. Медленно развернувшаяся мистерия захватила его с первых же минут. В этом спектакле не было эффектных сцен, придуманных Гепхардом. Еще бы! Это же не немцы, которые услышали в его «Валтасаре» сказку из древних времен. Для евреев вавилонский плен — совсем не сказка.
С каждой сценой, с каждой репликой червь зависти разъедал Домета все больше и больше.
«Даже не мешает, что герои поют и пляшут!»
Домет посмотрел на свои потные руки, которые он потирал, как его тесть. Потом — на зал. Народу мало. Но зрители увлеченно следят за развитием действия.
Домет очнулся, когда услышал овации.
«Когда-то и мне так рукоплескали!»
Домет вытер платком лоб и пошел за кулисы искать режиссера. Им оказался моложавый мужчина по имени Менахем Гнесин.