Белая ворона
Шрифт:
— Вы на каком фронте были? — спросил Домет.
— На Восточном. Я много повидал, впервые столкнулся с русскими евреями, которые ни в чем не похожи на немецких. Единственное, что нас объединяет, так это общая молитва «В будущем году в Иерусалиме». В этом и есть ответ на ваш вопрос, как я решился уехать из Германии. Ни один народ не знает, что с ним будет и когда. А евреям назначено свыше и время и место: «В будущем году в Иерусалиме». Конечно, этот «будущий год» может наступить завтра, а может тянуться веками. У меня он растянулся всего на двадцать лет. Я ведь уже был в Эрец-Исраэль, мне тогда было
— И вы счастливы? — спросил Домет.
— Вполне: я хотел жить здесь, и мое желание наконец исполнилось. Есть у меня и другое желание. Хочу, чтоб евреи и арабы поладили между собой и чтоб между ними был мир на этой земле. Надеюсь, и у вас есть такое желание.
— Вне всяких сомнений, — сказал Домет. — А можно ли спросить, почему на ваших портретах евреи такие печальные?
Штрук оторвался от мольберта и задумчиво погладил бороду.
— Потому что они вынуждены вести двойную жизнь: дома — быть евреями, а на улице — немцами, русскими, короче — походить на хозяев той страны, в которой они живут.
— Кто же их заставляет вести двойную жизнь? — удивился Домет.
— А они по-другому не могут. С веками это стало их вторым естеством. Если же говорить о религиозных евреях, то они печальны по натуре. Кроме того, антисемиты не оставляют в покое ни религиозных евреев, ни нерелигиозных. Если вы посмотрите внимательнее на мои портреты, то увидите, что сквозь печаль у еврея в глазах всегда светится надежда. Еврею плохо всегда, но он всегда помнит про «будущий год в Иерусалиме». Придет время, и еврейская печаль останется только на картинах.
— Вы думаете?
— Не думаю, а убежден. Потому что еврейский Бог, да не оставит Он нас своей милостью, спасет свой народ из галута.
— Что такое галут?
— Это — наше рассеяние по всему миру. Это — наша погибель. И Германия, герр Домет, это — галут, и все остальные страны — галут. Надеюсь, я не замучил вас своими разговорами.
— Да что вы! Я слушаю вас с огромным интересом.
— Разумеется. Вы же — писатель. Первый раз мы приехали сюда с Фридменом. Не читали его?
— Нет.
— А года два назад вышла наша с Цвейгом книга. Цвейга-то вы читали.
— Еще бы! Кто же не читал Стефана Цвейга.
— Нет, я говорю не о Стефане, а об Арнольде Цвейге. Его вы не читали? Обязательно почитайте. Талантливый писатель. И милейший человек. Мы с ним старые друзья.
— Он тоже собирается в Палестину?
— Арнольд Цвейг в Палестину? Нет. В Палестину он совсем не собирается. Мы с ним по этому поводу не раз спорили перед моим отъездом сюда. Он убеждал меня, что наше место в Германии, а я его — что в Эрец-Исраэль. В Германии еще много евреев не сомневаются в том, что их место там. Как они заблуждаются!
— Я согласен с вами, герр Штрук. Евреи должны выполнить библейское пророчество собраться на этой земле. Евреи — великий народ. У меня много друзей среди евреев.
— Мне очень приятно это слышать, герр Домет. Меня пугали тем, что все арабы ненавидят евреев. Я еще не читал ваших пьес, но по вашему лицу вижу, что вы — не только благородный, но и мыслящий человек. Вот я и стараюсь передать это на портрете. Не двигайтесь. Уже немного осталось.
Домет боялся, что
9
Президент Всемирной сионистской организации, доктор химических наук Хаим Вейцман был в таком восторге, что закричал на всю квартиру:
— Верочка!
— Что случилось? — нехотя оторвавшись от романа, спросила жена из гостиной.
— Верочка, я хочу тебе что-то показать.
Жена отложила книгу, встала, взглянула по пути в зеркало, поправила волосы и вошла в кабинет мужа.
— Верочка! Послушай, какое письмо я получил.
Поджав губы, Вера уселась и приготовилась к обсуждению очередной проблемы сионизма, набившего ей оскомину.
— Ты только послушай!
«Многоуважаемый герр Вейцман, я взял на себя смелость обратиться к Вам и хочу прежде всего представиться. Я — драматург. Написал пьесу о Йосефе Трумпельдоре, хотя я — араб».
— Араб? — переспросила Вера.
— Араб! — воскликнул Вейцман. — В том-то и дело!
— Чудеса в решете, — удивилась Вера. — Что арабу до Трумпельдора? И почему он пишет тебе? Уж не собираешься ли ты пригласить его к нам в гости?
— Не собираюсь, не собираюсь. Но ты только подумай: палестинский араб пишет пьесу о еврейском национальном герое! Да еще теперь когда арабы стараются выжить нас из Палестины, хотя сионистское движение… Верочка, ты куда?
— Дочитывать роман.
Вейцман пожал плечами и задумался.
«Вера с самого начала замужества не проявляла интереса к сионизму, и это не могло не повлиять на наши отношения. Нет, она не оценила жертву, на которую я пошел ради нее. Я же был помолвлен с Соней. Разве легко решиться на разрыв помолвки? Сонечка… Вот, кто понимал значение сионизма? Да, она не была такой привлекательной… — Вейцман покосился в сторону гостиной. — Но как она была ко мне привязана? А Вера в последние годы привлекает меня меньше, чем Хана Ровина. Какая актриса! Какая красавица! Какая женщина! Притронешься к ее руке, так все внутри кипит. И как она на меня смотрит! Будто вот-вот разрешит войти в ее уборную. Пока, правда, еще ни разу не разрешила, но это — дело времени. Женщин я знаю. С женщинами нужно терпение. На них я всегда произвожу неотразимое впечатление. Кроме собственной жены. А ее жеманность, ее повелительный тон, а эти шляпки с перьями! У меня к ним аллергия. Можно подумать, английская королева, а не Вера Кацман из Пинска».
Вейцман поджал губы и вернулся к письму арабского драматурга.
«Письмо этого арабского драматурга — моя козырная карта. И еще какая! Евреи увидят, что среди арабов можно найти союзников, а арабы — что и среди них не все считают сионистов заклятыми врагами. Этого Домета обязательно надо поддержать. Мне ничего не стоит выполнить его просьбу и обратиться за рекомендацией к Зангвиллу. Он — очень известный писатель. Его рекомендация много значит. Когда мы недавно у него обедали, он же сказал, что будет рад помочь сионистскому движению. Напишу-ка я ему не откладывая в долгий ящик».