Белая ворона
Шрифт:
Домет представился и сказал, что он тоже написал пьесу «Валтасар».
— Что вы говорите? — вежливо удивился Гнесин. — Какое совпадение.
— И еще у меня есть пьеса «Йосеф Трумпельдор».
— Да что вы! — Гнесин всплеснул руками. — Так несите скорее вашу пьесу.
— Завтра же принесу. Всего доброго.
Наутро Домет прочитал в «Юдише рундшау», что Гнесин «превратил библейскую трагедию в оперетту». Под рецензией стояла подпись «Арнольд Цвейг», и Домет вспомнил рассказ Штрука о нем.
«В самом деле — оперетта. Молодец Цвейг! И чего это я расстроился из-за какой-то
Домет отнес Гнесину «Трумпельдора», и они договорились встретиться через неделю. За это время Домет отправил в Хайфу Адель с Гизеллой, пообещав, что скоро приедет. Помахав рукой отходящему поезду, он облегченно вздохнул: меньше хлопот — больше свободного времени.
Через неделю Домет прочел заметку в той же газете и чуть не взвыл: «Театр Гнесина в ближайшие месяцы переезжает в Палестину».
— Вы уж простите, что так получилось, — извинился Гнесин, когда Домет пришел к нему. — В Берлине нам, как вы понимаете, делать нечего. Актеры хотят играть на иврите в Эрец-Исраэль, а не в Берлине. И в Эрец-Исраэль нас ждут.
— Но вы же создали театр в Берлине, и у вас тут есть зрители.
— Да разве это зрители? Это так… В Москве тоже создали театр на иврите, но он там долго не продержался. На иврите нужно играть только там, где на нем говорят зрители, а это — Эрец-Исраэль. Но вы не огорчайтесь. Я прочитал вашу пьесу и думаю, что поставлю ее, когда мы обоснуемся. Вы ведь тоже скоро возвращаетесь?
— Я? Да, конечно. Возвращаюсь…
— Вот и чудесно. Встретимся дома.
Домету захотелось напиться.
«Хорошо, что Адель с Гизеллой уехали домой».
А он, даже если бы и захотел, не мог с ними вернуться: у него вышел срок годности паспорта. Пришлось через английское генеральное консульство в Берлине отправлять прошение в Иерусалим. Ответа еще не было, да и денег на обратную дорогу не хватало. Евреи его обманули. Все их посулы ничего не стоят. В Вене «Трумпельдора» так и не поставили. На поездку в Америку денег никто не даст. Сидеть в Берлине толку мало: тут теперь другая мода — что ни пьеса, то какие-то выкрутасы! Все пляшут и поют куплеты. Может, Гнесин сдержит слово и поставит «Трумпельдора»?
Чтобы избегать вопроса «как дела?», Домет у тестя только ночевал, остальное время ходил в галереи и бродил по улицам. Однажды он встретил поэта Михаила Фридберга, который пригласил его выпить стакан чаю со сладкими булочками.
— Пишете? — спросил Домет.
— Пишу, — ответил Фридберг. — А вы?
— И я пишу. Мои пьесы уже ставили в Берлине и в Палестине.
— Рифма, — засмеялся Фридберг.
— Какая рифма? — не понял Домет.
— «Берлине» — «Палестине».
— A-а, вот вы о чем… Вас печатают?
— В общем, да. Было несколько поэтических сборников, куда взяли и мои стихи. Но сейчас я больше занимаюсь другим делом.
— Каким же, если не секрет?
— Работаю официантом в русском ресторан «Калинка». Приходится чем-то зарабатывать на жизнь. Немцы наш ресторан любят: водка, блины, казачий хор. Да вы заходите, сами увидите.
— Спасибо, как-нибудь зайду. А сейчас мне пора.
За чай с булочками заплатил Фридберг.
Из Иерусалима все еще не
Связи братьев помогли: паспорт Домету продлили.
На просьбу о деньгах Вейцман не отозвался.
Не столько сжалившись над зятем, сколько думая о дочери и внучке, фрау Кебке в очередной раз заложила золотую цепочку и дала Домету деньги на обратный билет.
Униженный, Домет проклинал берлинских и венских сионистов.
Под горячую руку он уже в поезде написал письмо Амеири.
13
— Вот как они обошлись с нашим другом, — сказал Амеири редактору «ха-Арец», держа в руке письмо Домета.
Редактор тихо чертыхнулся и почесал карандашом висок.
— Поторопитесь с переводом «Трумпельдора». А Домет уже вернулся из Берлина?
— Да. Письмо пришло из Хайфы.
— Знаете что, привезите-ка вашего Домета в Тель-Авив. Погуляйте с ним по городу, сходите на пляж, посидите в кафе. Пусть он не думает, что все евреи такие неблагодарные.
— А как же…
— Подадите бухгалтеру отчет, сколько вы потратили. — Редактор быстро черкнул в бухгалтерию несколько слов. — Но без нужды деньги не тратьте.
Получив деньги «на представительские расходы», Амеири не стал тянуть и написал Домету, что приглашает его приехать в Тель-Авив. Домет приглашение принял. Их встреча пришлась на праздник Пурим, когда весь Тель-Авив ходил ходуном. Такого Домет себе даже не представлял. Он видел, как евреи молятся, написал пьесу о том, как они сражаются, но ему еще ни разу не доводилось видеть, как они веселятся.
На Пурим выбирали царицу Эстер. Энтузиастом возрождения пуримских представлений стал хореограф Борис Каушанский из Бессарабии. В Эрец-Исраэль он сменил имя и фамилию на Барух Агадати, что значит «благословен легендарный». Но самое смешное, что он оправдал свою новую фамилию: избрание на Пурим царицы Эстер, все пуримские балы-маскарады и шествия, все оформление праздника придумал он. Церемонией избрания царицы Эстер Агадати хотел, по его же словам, показать преемственность между древней и новейшей историей еврейского народа на Земле обетованной.
Агадати устроил для состоятельных евреев роскошный бал-маскарад, а для остальных — уличные гулянья в южной части Тель-Авива, куда по морю и посуху съезжался народ в праздничных одеждах.
В шикарном зале, украшенном лучшими декораторами, куда билеты были сказочно дорогими, играл известный джаз-оркестр, в буфете бесплатно подавали изысканные вина и закуски, а в фойе проходил конкурс на лучший маскарадный костюм. Приз составлял кругленькую сумму. К входному билету прилагался избирательный бюллетень на выборах царицы.