Белая ворона

Лазарис Владимир

По замыслу все того же Агадати, наутро после бала в здании старого муниципалитета на улице Бялика, куда съехался длинный кортеж автомобилей и верблюдов, мэр Тель-Авива вручил царице Эстер букет цветов, вышел с ней на балкон, и она царственно махала рукой ликующему народу.

В таком духе Пурим праздновался уже года четыре подряд, но на сей раз в еврейской печати вспыхнула дискуссия на тему «Нужна ли нам царица?». Одну сторону представлял писатель Азар. Он уверял, что еврейскому народу не нужна царица вообще и Эстер — в частности. Незачем прославлять наложницу персидского царя, которая не занималась полезным трудом, что не

отвечает идеалам рабочего класса, строящего Эрец-Исраэль.

Другую сторону представлял Авигдор Амеири. В своей статье он писал: «Во всем мире люди смеются, шутят, развлекаются, занимаются боксом и выбирают королеву красоты. Почему же нам нельзя? А потому, что старое всегда ненавидит новое».

Но смертельный удар выборам царицы Эстер нанесли ультраортодоксальные евреи Тель-Авива и Иерусалима. Они назвали их «языческими игрищами» и выборы царицы Эстер запретили.

Все это происходило уже потом, а в тот весенний день веселого праздника Пурим, ошарашенный и очарованный, Домет стоял в толпе на площади у тель-авивского муниципалитета в ожидании выхода царицы. Сначала его оттеснили назад, потом толпа поддалась вперед, и он потерял из виду Амеири. Оглянувшись по сторонам, Домет неожиданно увидел знакомую рыжую гриву и, приставив руки ко рту рупором, закричал: «Ли-на! Ли-на!» Он крикнул еще несколько раз, прежде чем она удивленно обернулась и дружески махнула ему рукой. Он попытался пробиться к ней, что оказалось не так-то просто. Тем более что в эту минуту новоиспеченная царица Эстер вышла на балкон и взвывшая от восторга толпа зажала Домета в своих тисках. На плече у него лежала большая грудь почтенной дамы сурового вида в шелковом платье, а в бок упирался острый локоток шустрого старичка в соломенном канотье, который то и дело подпрыгивал, чтобы лучше разглядеть царицу. На соседней крыше был установлен громкоговоритель, чтобы слова царицы дошли до всех ее подданных. Но громкоговоритель не очень-то помогал: вместе с ним ревели верблюды и во всю мочь наяривал полицейский оркестр.

Боясь потерять Лину из виду, Домет изо всех сил старался пробраться к ней. Стоявшие перед ним мужчины что-то возмущенно кричали, наверно — «Куда лезешь?». Он же только и мог что повторять «битте, битте» и глупо улыбаться. Домет сам не понимал, как ему удалось добраться до Лины.

— Это вы? — удивилась она.

— Это я.

Толпа совсем прижала его к Лине. На него пахнуло папиросным духом, от которого по телу прошла судорога желания. Лина понимающе посмотрела на него и громко расхохоталась.

— Азиз, хотите пойти…

«Ее комната. Постель».

Домет задохнулся.

— …к морю, — закончила она фразу и, увидев его разочарование, снова захохотала.

— Я же вам тогда сказала: «на ночь». А вы не поверили? — она взяла его под руку.

— Не поверил.

— Напрасно. Но не буду лишать вас надежды. Иначе мужчины перестают ухаживать и становятся грубиянами.

На берегу моря было много народу. Некоторые смельчаки даже купались. Невдалеке, уходя в сторону Яффо, прямо на пляже начинались ряды палаток, в которых жили новые репатрианты.

Лина собрала волосы в узел, сняла сандалии, повернулась к Домету и взяла его за галстук.

— Раздевайтесь, Азиз.

«Нет, она определенно издевается надо мной».

— Не обижайтесь. Согласитесь, что на пляже пиджак с галстуком выглядят как-то странно.

— Вы что, читаете мои мысли?

—

Но я же вам уже говорила, что вижу мужчин насквозь.

— Тогда скажите, чего мне сейчас хочется больше всего?

— О, это совсем просто. Переспать со мной еще раз.

«В этой русской женщине какая-то мужская грубость. Ну, пусть она угадала, но зачем же днем говорить то, что и ночью не всегда скажешь. И почему ее грубость возбуждает меня, а не отталкивает?»

— Почему вы замолчали, Азиз? Я вас опять шокировала? Угадала?

— Угадали. Но вы сказали о надежде.

— Ах, Азиз, Азиз. Вы — романтик, а я — циник. Я сбежала от большевиков, потому что мне хотелось хлеба, а они кормили меня, как и всех, лозунгами. Я хотела жить, как хочется мне, а они хотели, чтобы все жили, как хочется им. В том числе и я. Вот я и сбежала.

— Но почему сюда? Вы — сионистка?

Она покосилась на него, едва сдерживая смех, и промолчала.

— Понимаю, что вопрос смешной. Мне еще тогда показалось, когда я впервые вас увидел, что вы — заморская птица, прилетевшая перезимовать в теплые края.

— Вам правильно показалось. Просто зимовка затянулась.

— Вы хотите сказать…

— Что скоро я отсюда уеду. Друзья зовут меня в Берлин. Вы бывали в Берлине?

— Да. Только недавно оттуда вернулся. Я люблю Берлин. А я-то думал, что евреи приезжают сюда навечно.

— Евреи, но не я.

— Вы — не еврейка?

— Еврейка. Просто от моего еврейства ничего не осталось, кроме фамилии. Я — человек мира, Азиз. Границы, флаги, лозунги, коммунизм, сионизм — все это не для меня.

Лина хотела сесть прямо на песок, но Домет подстелил ей пиджак и сел рядом. Некоторое время слышен был только прибой. Мимо прошел вальяжный мужчина с тяжелой резной тростью и осмотрел Лину с ног до головы. Промчалась стайка детей. Пробежала большая черная собака, волоча по песку поводок.

— Бабушка говорила, что человек должен держаться своего круга. Вопрос только в том, какой круг мой? Вам, Азиз, легче: вы — араб, и все тут. А я только числюсь еврейкой.

Домет горько усмехнулся.

— Все не так просто, Лина, как вам кажется.

— Но вы же — араб?

— Араб, который родился в Египте у родителей из Ливана. Для египтян я — ливанец, для ливанцев — египтянин. Для арабов-мусульман я — христианин, для арабов-христиан — лютеранин. Я вырос на немецкой почве. Моя культура — немецкая. Но для немцев я — араб, а для арабов — немец.

— Мы с вами — белые вороны, Азиз. Мы всегда и везде чужие. Впрочем, если хорошенько подумать, все люди друг другу чужие. Возлюбить ближнего, как самого себя, невозможно. Это — утопия. Поэтому мне понравились вы и не понравилась ваша пьеса о Трумпельдоре.

— Но вы же ее хвалили!

— В пику Сильману. Если бы он сказал «белое», я сказала бы «черное».

— Но дружба между людьми возможна? — Домет старался держать себя в руках.

— Между отдельными людьми — да, а между народами — нет. Дружба между евреями и арабами — это милая сказочка для детей. Для евреев арабы — враги, для арабов евреи — враги. И не со вчерашнего дня. Вы же знаете Ветхий завет лучше меня. Господь обетовал эту землю евреям и повелел взять ее силой. Вот они и взяли, как большевики — Россию. А берут, тем более силой, не для того, чтобы с кем-то делиться. Поэтому, пока в Палестине живут два народа, тут не будет не только дружбы, но даже просто мира.