Белая ворона
Шрифт:
«Баку, Тегеран, Тифлис, Дагестан, Карабах… Из них я знаю только Тегеран… Но я так ясно вижу эти места, как будто бывал там и знаком с этими людьми. И все они — живые! А главный герой Али-хан — истый мусульманин. И в мыслях, и в разговоре, и в поступках. Как Ассад-бею это удается? Как он сумел влезть к нему в душу? Гений! А какие слова он нашел для описания любви Али и Нино в дагестанском ауле! Боже, куда мне до него с моими пьесами! Он насадил на сюжет все эти меткие подробности, как на шампур. Лина его не зря любит! Но он-то ее не любит. А ей и не важно. Неужели она совсем не замечает, что я ее люблю?
Домет очнулся, когда Ассад-бей раскланивался под гром аплодисментов.
Началось обсуждение.
Первой встала Марианна Вульф.
— Поздравляю вас, голубчик. Вас и всех нас. Я не оговорилась: среди нас появился большой писатель. Мое чутье меня никогда не обманывает. Это — великолепная проза, очень восточная по колориту и очень европейская по духу.
Николай Бердников особо отметил точность описания курильщиков анаши и почему-то начал рассказывать, как он сам в первый раз попробовал анашу, но потом перешел на кокаин.
— Коля, ну куда вас заносит? — добродушно пожурила его Рита. — Мы же обсуждаем роман Ассад-бея.
— Почему ваш роман называется «Агония Востока»? — спросил с места Тарасюк. — Вы в самом деле думаете, что Восток агонизирует?
— Вы очень наблюдательны, — медленно сказал Ассад-бей. — Название действительно должно выражать суть книги, но в данном случае оно — рабочее. Хотя и оно правильно по сути. Да. Восток агонизирует. Его распяли после прошедшей войны и добьют после будущей. А в том, что будущая раньше или позже разразится, у меня сомнений нет. Восток одряхлел, растерял свою духовную силу, не говоря уже о боевой. Воины ислама, когда-то покорившие чуть ли не весь мир, сегодня заняты подсчетом барышей и мечтают уподобиться европейцам. Мы, мусульмане, привыкшие всматриваться в себя в поисках Аллаха, сегодня шарим вокруг себя жадными глазами в поисках наживы. Я вырос на Востоке, знаю и люблю Восток, тоскую по нему, но, боюсь, мой Восток останется только на страницах этой книги. — Ассад-бей положил руку на стопку листов.
Домета будто громом ударило.
«Этот чертов Ассад-бей чуть ли не слово в слово повторяет все, что я говорил дяде Джабару. Ну, хорошо, пусть они правы. Так тем более нужно бороться за нашу Палестину, чтобы ее не добили чужие. Кто эти чужие? Лина говорила, все люди друг другу чужие. Что уж тогда говорить о народах! Мы чужие евреям, евреи — нам. Меня к ним тянуло, потому что мне казалось, они помогут нам вернуться к былому величию, но я ошибся. И дело не столько в том, что евреи меня обманули, сколько в том, что чужими руками хорошо жар загребать».
Козырев попросил слова, и Рита устремила на него сияющий взгляд.
— Для меня мерило хорошей книги — желание быть ее автором. И сейчас я испытал такое желание. Хотя у писателей не принято хвалить друг друга, примите мои поздравления, Ассад-бей. Если бы вы не читали нам по-немецки, я сказал бы, что это — настоящая русская проза, не испорченная всякими выкрутасами. Скорее издавайте книгу!
Польщенный, Ассад-бей приложил руку ко лбу, к губам, к груди и поклонился Козыреву.
Давид Флегер начал на все лады расхваливать детали.
— Это просто поразительно, что Ассад-бей знает даже то, как евнухи в гареме обращаются с женщинами, как делают сыр в горной деревне,
Вслед за Флегером выступил один из немцев, написавший докторскую диссертацию «Значение пейзажа в позднем творчестве Тургенева»:
— Я восхищен, господа! Герр Ассад-бей пишет так, как будто немецкий — его родной язык.
— Азиз, — обратилась к Домету Рита, — а вы не хотите сказать несколько слов? Ведь Восток — ваш дом.
Домет увидел, как Лина насторожилась и повернулась к нему. Всем своим видом она говорила: «Ну, вам же нравится. Ну, скажите, что нравится».
— Я испытываю двойственное чувство, — начал Домет. — В этой интереснейшей книге в самом деле много Востока. Может быть, даже слишком много. Такое впечатление, что автор хочет рассказать все, что он знает о жизни на Востоке, а это уже попахивает этнографией.
Ассад-бей поежился. Лина сердито поджала губы и отвернулась, но Домет не мог остановиться:
— А главное — автор сделал отрицательным героем армянина. Это коробит, когда вспоминаешь, что турки сделали с армянами. И еще…
— Во-первых, — резко перебил Домета Ассад-бей, — хорошо бы обойтись без политики. Но уж если вы ее коснулись, вам следовало бы знать, что армяне собирались перебить всех турок и те просто их опередили. Во-вторых, позвольте спросить, кого вы хотели бы видеть в роли злодея? Араба? Русского? Немца? Еврея?
В комнате стало тихо. Лина смотрела в пол. Напряжение разрядил Фридберг.
— А кстати, почему у вас среди героев нет ни одного еврея? — спросил он. — Насколько я знаю, в Баку их — пруд пруди.
— Я хочу внести уточнение, — вмешался Головинкер. — В романе господина Ассад-бея евреи есть, и даже дважды: один раз они сошли с трапа в Баку, а второй раз над ними смеется Нино.
«Сумеречники» захохотали.
— Я тоже хочу кое-что сказать в связи с замечанием господина Фридберга, — раздался низкий голос немецкого доцента — специалиста по Достоевскому. — Не понимаю, зачем искать в романе евреев. Почему они там обязательно должны быть? Они что, пуп земли? Их всюду не любят, и это не секрет. Достаточно обратиться к великой русской литературе — скажем, к Достоевскому, Гоголю. Позволю себе спросить герра Домета, у него в Палестине арабы евреев любят?
Все повернулись к Домету.
— Нет, — ответил он.
— Вот видите, — обрадовался доцент. — Если писатели будут решать еврейский вопрос так же, как в Германии, это только пойдет на пользу мировой литературе.
Наступила гробовая тишина.
— Господа, — первой пришла в себя Рита, — вернемся к обсуждению книги.
— А разве мы не о ней говорим? — сказал с места Голданский. — Я не согласен с господином Дометом. Я, правда, на Востоке не был, но никакая это не этнография, а замечательный роман.