Белая ворона

Лазарис Владимир

— Хорошо сказано, — прищурился Домет, чувствуя, что Ассад-бей опьянел. — Но разве родину можно заменить?

— Можно. Особенно, если ее у вас нет. Вот ваша родина где?

— В Палестине.

— О-о-о! Палестина! Вам повезло. А моя родина — весь мир. — Ассад широко раскинул руки и при этом чуть не упал со стула.

— Левушка! — Лина схватила его за руку, но он грубо ее оттолкнул.

— Подожди! Не перебивай. Я всюду свой: с арабами — я араб, с русскими — русский, с немцами — немец… Чего вы переглядываетесь? — спросил он Лину.

— Мы с Азизом когда-то уже рассуждали

на эту тему, — ответила она, — и пришли к выводу, что мы оба всюду чужие. Белые вороны.

— Вы — вороны, а я…

— Павлин, Левушка, — Лина обняла его за плечи.

«Не павлин, а попугай».

— Левушка, по-моему, нам пора домой, — сказала Лина.

Ассад-бей потребовал счет, но Домет настаивал на том, что платить будет он.

— То есть как? — возразил Ассад-бей. — Вы же мой гость.

— Извините, я пришел не в гости и не знал, что нас будет трое, — Домет сделал вид, что не видит укоряющего взгляда Лины.

Наутро, узнав по номеру телефона адрес Лины, Домет послал ей хризантемы, приколов записку: «Ваша ворона».

Вечером Лина позвонила. Голос в трубке звучал чуть хрипло, но это только придавало ему особую прелесть.

— Ах, Азиз, вы — чудо. Я так рада, что мы снова встретились. Вы очень понравились Левушке.

— А он мне — нисколько.

— Не злитесь, Азиз. Вы его совсем не знаете. Он — умный человек и гениальный писатель. Можете мне поверить. Вчера он просто был не в форме. До ресторана мы немного повздорили.

— Вы все это при нем говорите?

— Вы что, решили, что мы вместе живем? — тихо засмеялась Лина.

— А разве нет? — облегченно выдохнул Домет.

— Конечно, нет. У него — своя квартира, у меня — своя. Вот приедете в гости, увидите.

Домет забыл об Ассад-бее.

— Вы меня приглашаете? Прямо сейчас?

— Нет, сейчас уже поздно. Но мы же еще увидимся. Хотите, в субботу пойдем в зоопарк?

— Опять втроем?

— Нет, вдвоем. Левушка говорит, что люди его интересуют больше, чем звери. А вас?

— Меня интересуете вы.

— Я польщена.

— Я не шучу.

— Я тоже. Так до субботы.

x x x

В знаменитом берлинском зоопарке Домет был впервые. Народу полно. Люди пришли целыми семьями. Но зверям не мешают. Звери чувствуют себя вольготно и в больших, открытых вольерах, и на искусственных горках и скалах. В заводи под ивами, как бревна, лежат крокодилы, а в центре пруда торчат головы двух бегемотов. Вдалеке прогуливаются жирафы. Перед слонами Лина с Дометом задержались, увидев, как один из них присел и кланяется публике. Столпившиеся у решетки зрители захлопали. Слон снова начал приседать и кланяться, рассчитывая получить что-нибудь вкусненькое. Но слону ничего не дали, и, обидевшись, он сунул хобот в бочку с водой и окатил людей с ног до головы. Взрослые чертыхались, дети хохотали.

Лина хохотала вместе с детьми.

— Какое умное животное! Хорошо, что мы далеко стояли.

— А знаете, — сказал Домет, любуясь Линой, — индусы изображают бога науки и искусства Ганезу с головой слона, так как, по индийским верованиям, слон — самое умное животное, которому

они дали сотню почетных имен.

— Вы были в Индии? — спросила Лина.

— Увы. Но свою первую пьесу, за которую мне сейчас стыдно, я написал об Индии. И даже стихи когда-то написал в подражание индийским.

— А за стихи вам не стыдно?

— Стыдно. Еще больше, чем за пьесу.

Они подошли к обезьянам.

— Как вы думаете, Азиз, почему страусы гуляют по всему зоопарку, а обезьян держат в клетках?

— Возможно, потому, что обезьяны похожи на нас: соблазн свободы для них слишком велик.

Лина искоса взглянула на Домета и достала из кармана пачку печенья.

— А почему вы не дали его слону? — спросил Домет.

— Во-первых, я не добросила бы. Во-вторых, я всегда приношу печенье только обезьянкам.

— Почему?

— Они так похожи на нас, что мне их жалко.

Когда Домет отвел взгляд от Лины, он увидел, что чуть ли не все шимпанзе прилипли к решетке и протягивают лапы за печеньем. Лина давала одно печеньице за другим, а обезьяны толкались и вырывали их друг у друга прямо изо рта. Когда печенье кончилось, они разбежались по разным углам, а к решетке тихонько подползла совсем маленькая обезьянка с огромными черными глазами, которой ничего не досталось. Она просунула через решетку лапку, вывернув ее сморщенной ладошкой вверх, и скорбно посмотрела на Лину. Та, чуть не заплакав, собрала все оставшиеся в пачке крошки и положила их в лапку. Обезьянка съела крошки, облизнулась и хотела было попросить еще, но тут ее оттолкнула обезьяна постарше и вопросительно уставилась на Лину.

«Вылитый доктор Геббельс!» — усмехнулся Домет.

— Чему вы смеетесь? — спросила Лина. — Разве вам не жалко обезьянку?

— Жалко. Просто я вспомнил свое детство.

И он рассказал Лине про старого цыгана из Иерусалима и его обезьянку в красной жилетке.

Потом они пошли ко львам.

— Вот на этого льва посмотреть — сразу видно, что царь! — Домет уважительно показал на старого льва, окруженного тремя львицами. — Не то что ваш Лев.

— Не надо, Азиз, — тихо, но твердо сказала Лина. — Мне сегодня хорошо с вами. Не портите мне удовольствие.

— Простите, Лина, — испугался Домет, — я не хотел…

— Вот и хорошо. А теперь пошли к попугаям. Там есть один какаду, который умеет говорить «не кормите попугая».

3

К сорока восьми годам Самуил Маркович Кацнельбоген устал быть евреем. Заказывая визитные карточки на немецком языке, он велел написать «Сэм Боген, негоциант», полагая, что это звучит внушительно. Но для своей жены Хаси-Шейндл он остался «Шлоймеле».

Толстый, подвижный, близорукий и картавый, Самуил Маркович сбежал в Германию после петлюровских погромов и с идиша быстро перешел на немецкий. На биржевых сделках он заработал большие деньги, во время инфляции за гроши приобрел, а потом выгодно перепродал несколько доходных домов и отгрохал себе такой трехэтажный особняк на Унтер-ден-Линден, какой самому Ротшильду не снился. В доме были и экономка, и горничная, и повар, которого Хася-Шейндл научила делать чолнт — любимое блюдо мужа.